Ознакомительная версия.
Она, дура, в пять утра вышла, легла на газон под батькиными окнами, а в пять пятнадцать её родители в храм, на заутреню, с домочадцами собрались. Искали дочку по дому, не нашли, а потом матушка окошко распахнула, а там… Сами понимаете, то ещё шоу гёрлз!
Короче, не убили его, и уже праздник. Но второй раз он к нам сам прятаться прибежал: добродея бабы у колодца коромыслами отходили. Сейчас даже не вспомню точно, за что они его, но вроде он им воду заговором омолаживал. Дескать, заговорённой водицей в лицо плеснёшь и пять годков скинешь. Так одна дура сразу лицом в ведро окунулась от всей широты души! Ну что сказать? Потекла древнерусская косметика – с бровей сурьма, с ресниц сажа, с румяных щёчек свекольный сок. Бабы, как эту африканскую маску увидели, так и взялись с матом рукава закатывать, со всей женской солидарностью…
Мужичок тот от нас утром ухромал, по деревням чародейные советы продавать, наивный. Больше мы его не видели, надеюсь, хоть живой и переквалифицировался в управдомы…
– Вот что я тебе скажу, Никитушка, – решила Яга без всяких объяснений, сменив гнев на милость и возвращая наши крепкие доверительные отношения. – Никак нельзя тебе прямо сейчас воскресать.
– В смысле?
– Хоронить тебя будем.
– …?! Я пр… против! Я ещё не…
– Глупый. – Баба-яга ласково постучала мне кулачком по лбу. – Да мы ж тебя не всерьёз похороним. Так, полежишь пару-тройку часиков в гробу для порядку, чтоб народ тебя видел, крышку забьём, в обед закопаем, а ночью и выкопаем!
Я сделал отчаянную попытку сбежать, но, увы, безуспешно. Бабка ловко подцепила меня клюкой за ногу и уронила на пол, а там уже кот Васька деловито закатал меня в вязаную ковровую дорожку. Оставалось чихать от пыли и мстительно раздувать щёки.
– Я ить как мыслю, сокол ты наш ясный, – спокойно, словно бы ничего не случилось, продолжила моя милая домохозяйка. – Вот оживи ты сейчас, так что будет? Праздник всенародный на всё Лукошкино с окрестностями! Люди на радостях в недельный загул пойдут, базар замрёт, работа встанет, мужиков из трактира не выгонишь, семьям сплошной раздор и поругание! Но ещё хуже, что вор таинственный на дно заляжет, и тогда мы энтот меч проклятущий до морковкина заговенья искать будем. Соображаешь?
Логика в словах бабки, конечно, была. Хромая, кривая, косая, спорная, женская, но была, тут против не попрёшь. Идея о том, чтоб затаиться и дать вору расслабиться, мне даже понравилась. Правда, отравитель вроде бы в курсе, что я жив. По крайней мере, пережил первое яблоко и не был добит вторым…
– Ладно, как вариант допускаю. Но пусть похороны будут тихими и незаметными. Не хватало ещё крестный ход с попами и старушками-плакальщицами на кладбище устраивать…
– А вот про энто, касатик, не тебе судить! – мечтательно выдохнула Яга. – Но не изволь сумлеваться, похороны мы тебе справим в наилучшем виде, опыт есть…
Я понял, что спасения нет, бабка уже настроилась и обманывать ожидания честной публики не намерена. Тем более включая все многочисленные пожертвования «за упокой души сыскного воеводы», которые, как я полагаю, ещё изрядно пополнятся за сегодня-завтра.
Яга решила походить в чёрном, потому что это стройнит и скорбь ей к лицу. Верный Митя будет делать, что сказано. Ну, в своей своеобразной манере, разумеется, но открыто против бабки не пойдёт. Привлекать к нашим маленьким разборкам сотника Еремеева со стрельцами тоже не хочется, некрасиво это. Остаётся ещё пара нерешённых вопросов, но в целом моё вынужденное решение вызрело…
– Я согласен. Развяжите.
Яга подмигнула коту, и в четыре оборота на полу меня выпустили на свободу. Ваське счёт будет предъявлен потом, дайте срок, пока же вернёмся к делам служебным.
– Меня видели все трое женихов.
– Да тьфу на них! Кто ж им, пьяницам заграничным, поверит? А ежели что, Митенька кажного поодиночке выловит и припугнёт…
– Это он может. Вариант, – согласился я, садясь за стол. – Ещё царь в курсе, что я жив.
– Государь, поди, не выдаст…
– А царевна Марьяна?
Теперь крепко призадумалась бабка. Запугать можно мужчин, тем паче приезжих, никакими правами и льготами они у нас в Лукошкине не обеспеченные. Случись с ними что, будет мелкий дипломатический скандальчик, выдача тел, публичное наказание «виновных», ну и, может, ещё маленькая контрибуция с извинениями и уверениями в вечной дружбе. Наша боярская дума такое умеет и любит.
Но вот как заставить молчать троюродную сестру самого царя? Уж она-то не станет играть в закулисные игры, а будет требовать подать ей обещанный турнир с выбором претендента, свадьбу, белое платье, хор детишек, умилённые слёзы подруг, подарки, пьяного тамаду, похищение туфельки, торт на сто пятьдесят персон и всё такое.
Как это участковый умер?! Да он ещё вчера был жив и мне обещал! Верните дяденьку милиционера-а-а!!! А не то реветь буду! И будет, ещё как будет…
– Марьянку я на себя беру, – наконец решилась бабка. – Не могёт того быть, чтоб я девку молодую, сопливую, на ум-разум не наставила. А ты давай…
– Минуточку, – перебил я, выглядывая в окно. – Там какой-то шум у ворот.
– Господи Иисусе Христе, – почти простонала Яга. – Вот ещё кого нам не хватало, так тока юродивого! А ведь и не прогоним же, святой человек, грех на нас будет…
Я знал его. Тихий юродивый Гришечка, седой как лунь, волосы немытые, лохмы ниже плеч, возрасту неопределённого, где-то между восемнадцатью и сорока пятью, борода коротенькая, растёт кустами, ногти длинные, грязные, одет в драную рубашку ниже колен и вериги. Это что-то вроде кандалов, но ещё с пудовыми крестами, у Гришечки их пять, разнокалиберных, медных и чугунных. Ко мне он всегда относился с явной симпатией, но чтоб вот так, запросто, зайти в отделение – это в первый раз…
– Мне опять наверх? – быстро сообразил я.
Бабка рассеянно кивнула. Обманывать юродивого нельзя, это как насмешка над божьим человеком, Господь не обрадуется и накажет по башке. А с другой стороны, Гришечка ведь врать не умеет и секреты не хранит, что где узнал – так всему честному народу и лепит с ближайшего забора, как Ленин с броневика. Узнает, что я жив, так в течение часа радостно оповестит об этом всё Лукошкино! И вот уж ему-то, не то что Марьяниным женихам, все поверят…
Стрельцы сопроводили юродивого гостя со всяческим почётом, с поклоном встретили, дверь перед ним распахнули, всё по уму и уважению. Баба-яга так же приняла бомжа-пророка в соответствии со статусом и с горьким видом безутешно-скорбной печали.
– Проходи-проходи, Гришечка. Благослови меня, сироту горемычную, вдову многократную, бабушку одинокую, ветку отрубленную, яблоньку засохшую…
Ознакомительная версия.
