— Перестань! — сказала жена. — У тебя ни голоса, ни слуха, Пьер. Я не могу больше слушать твое пение. Лучше уж танцуй. Только не упади, пожалуйста.
— Я слушать не могу, как ты поешь! — громко пропел мужчина и еще усердней заплясал по комнате. — Я слушать не могу, как ты поешь! — пел он с упоением.
И при каждом обороте вокруг жены взгляд его падал на Генриха.
Но Генрих знал, что Пьер только глядит, но не видит его. Генрих вначале опасался, что Пьер в самозабвенном кружении налетит на стоящее посреди комнаты кресло, но Мира осмотрительно держалась подальше от гостя, а Пьер хоть и не сознавал, что в комнате кто-то третий, физически все же ощущал неведомое препятствие.
— Есть! — закричал Пьер, останавливаясь. — Хорошую порцию тумана. Ты, я и туман! Живо, Мира, живо!
— Мы не одни, — сказала Мира. — У нас в гостях землянин.
Только сейчас Пьер увидел Генриха.
— Прошу прощения за невнимательность! — сказал он непринужденно. — Мы с Мирой, когда танцуем, забываем все на свете. — Он плюхнулся на тускло мерцающий диван и обернул к Генриху радостное лицо. — Счастлив познакомиться, друг! Пообедаем и поговорим.
— Раньше поговорим, — предложил Генрих.
— Можно и так, — быстро для дельтянина согласился Пьер.
— И разговор в моем присутствии, — предупредила Мира, садясь рядом с Пьером.
Генрих долгую минуту молча смотрел на них.
На Земле такая пауза была бы сочтена за вызов. Здесь можно было молчать и дольше, не рискуя вызвать недоумение и обиду. В Генрихе мутно клубилась злость на эту красивую и неприятную женщину, так ревниво оберегающую своего безобразного и веселого мужа.
Генрих нащупал в кармане передатчик. Пусковая кнопка торчала сбоку, на нее можно было незаметно надавить пальцем. «Надавлю — и кончится твоя тирания, — думал он. — С лица твоего Пьера мигом исчезнет улыбка. Пронзенный непонятной тоской, он отвратит от тебя лицо, твои заигрывания станут ему противны, твои настояния — омерзительны. Вот как оно будет, стоит мне нажать кнопку. И я ее нажму, можешь не сомневаться в этом!»
— Я, однако, настаиваю на разговоре наедине.
— Ничего не выйдет, раз Мира не хочет, — добродушно разъяснил Пьер. Ужасная женщина моя Мира, вы такой еще не встречали.
«Я и такого, как ты, пожалуй, еще не встречал, — подумал Генрих. Недаром машина так долго билась с твоей зашифровкой. У тебя, собственно, и зашифровывать нечего, ты весь на виду».
Пьер продолжал, шумно засмеявшись:
— Я открою вам страшную тайну: без меня Мира худеет за сутки на килограмм.
— А ты без меня за сутки на килограмм толстеешь, — заметила Мира.
— Худеет? — переспросил Генрих мрачно. Он недоверчиво поглядел на Пьера. — Толстеете?
— Худеем и толстеем! — воскликнул толстяк. — Она без меня ничего не ест от тоски, а я объедаюсь веселящимся туманом, чтобы заглушить скорбь. Так что не заставляйте нас уединяться друг от друга, а говорите спокойно.
«Ничего я говорить не буду, — размышлял Генрих. — Вот нажму на кнопку — и оборвется наша говорильня, и не понадобятся объяснения. Все равно я не скажу, какую роль ты можешь сыграть в общественном подъеме дельтян, даже о Стелле я не скажу, к Стелле ты устремишься всей душой, еще не зная ее, а узнаешь — полюбишь без памяти, куда сильнее влюбишься, чем в эту Миру, и не будет больше в твоей жизни Миры, а будет предназначенная тебе высшей справедливостью Стелла…»
Он вынул из кармана передатчик и положил на колени кнопкой вверх.
Всего одно нажатие пальца — и будет поставлена желанная точка в затянувшемся разговоре.
— Дело в том, что мое предложение секретное, — начал Генрих.
Начало было неудачное: секретов Генрих не имел.
Пьер, подумав, опроверг Генриха:
— У вас, возможно, есть секреты от меня, но тогда зачем ими делиться со мной? А у меня секретов от Миры нет.
— И не будет, — добавила Мира с вызовом.
«Нажму кнопку — и точка на объяснении», — вяло думал Генрих, падая духом.
На уродливом лице Пьера играла беззаботная улыбка, черные глаза Миры впивались в Генриха. Интересно, думал Генрих, как она почувствовала, что над ее головой собралась гроза? Вот же дьявольская настройка души — и без специальных излучений ощущает таинственную опасность!
— Я собирался пригласить вас на Землю в командировку, — сказал Генрих. — Но одного…
— Исключено! — одинаковыми голосами воскликнули Пьер и Мира.
— Теперь-то я и сам вижу, что исключено, — согласился Генрих.
Он встал, и передатчик со стуком ударился о пол. Прежде чем он успел схватить его, передатчиком завладела Мира. Вскрикнув, Генрих вырвал коробочку из ее рук.
— Что с вами? — спросила Мира с испугом. — Вы так побледнели, друг!
— Вы не нажали на эту кнопочку? — волнуясь, спросил Генрих. — Вот эту кнопочку — видите? Вы случайно не нажали на нее? Только не скрывайте правды!
— Нет, не нажала! — быстро ответила Мира. Ужас Генриха мгновенно передался ей. — Даже не дотронулась, уверяю вас!
— А на кнопочку надо нажать? — поинтересовался Пьер. — Дайте-ка эту штучку мне, я отлично нажму.
Генрих с грустной улыбкой спрятал передатчик в карман.
— Именно этого и не надо делать. Разрешите пожелать вам долгой жизни, друзья. Счастья вам не желаю, у вас его, судя по всему, хватает.
6
— Не мог я этого сделать, — оправдывался через час Генрих перед братом. — Она так на меня смотрела… Поищем других путей. Впрочем, можешь назвать меня дураком…
Рой молча переливал из бутылки в стаканы плотный цветной туман. Когда синеватый дым заклубился у краев, Рой протянул свой стакан Генриху.
— Выпьем за дураков! — сказал Рой. — Я имею в виду хороших дураков, добавил он педантично.
— Все-таки лучше было бы специализировать нашу машину для розыска преступников и опасностей. Напрасно мы уступили Боячеку, — запоздало посетовал Генрих после того, как осушил стакан.
1
— Я пригласил тебя, Генрих, чтобы ты спас меня от ужасной опасности! — так Франц начал то, что за минуту перед тем назвал «это будет моей исповедью». — На мою жизнь замышляется покушение.
— Ты лежи, лежи спокойно, — ласково сказал Генрих. — Ты слишком ворочаешься. Я медик плохой, но мне кажется, так размахивать руками вредно.
— Ах, мне все сейчас вредно! — простонал Франц. — Ты и представить не можешь, до чего сузился спектр возможностей моего существования. Тонкий желобок жизненных допустимостей, тонкий желобок! И шаг в сторону, маленькое отклонение от желобка — неотвратимая гибель. Опусти, пожалуйста, штору — на улице светит солнце, для меня это опасно.
