— Он, что же, считает, что я хочу лишить его магазина? — спросил Йон.
— На его долю выпало уже столько испытаний, — со вздохом сказал Иверсен, — и случалось это так часто, что он постоянно ожидает какого-либо подвоха.
Йон задумчиво кивнул.
— Да, ну а теперь я, пожалуй… — Иверсен указал на дверь, поднялся и вышел из библиотеки. Гулкий звук его шагов по коридору донесся до Йона, затем послышался скрип лестницы, и наконец все стихло.
Оставшись в одиночестве, Йон встал и начал изучать содержимое книжных полок. Названия многих томов были ему неизвестны, кроме того, по-настоящему древние издания были в большинстве своем на латыни или греческом, а этих языков он не знал. Разумеется, немало было в библиотеке итальянских книг, и хотя Йон на протяжении долгих лет не упражнялся в итальянском, он все же еще был в состоянии кое-что разобрать.
В некоторых случаях заглавия, указанные на корешках, были искусно стилизованы — исполнены готическими буквами или же украшены крошечными картинками, — так что иногда приходилось прилагать немалые усилия, чтобы их прочесть. Иные труды и вовсе не имели переплета, представляя собой стопки пожелтевших листков, скрепленных кожаным шнурком или бечевкой. Были также книги в переплетах с железным покрытием и металлической отделкой на корешках и по углам обложки, а также издания, заключенные в переплет из тоненьких дощечек с выжженными на них разнообразными узорами и названием.
В конце концов Йон почувствовал, что у него начинает рябить в глазах от всех этих буковок. Он сел в одно из мягких кожаных кресел и осмотрелся. Несложно было представить себе, что в составлении этой коллекции участвовало несколько поколений Кампелли; труд был начат ими еще в Италии и не прекращался во время скитаний по странам Европы и после прибытия семьи в Данию. На мгновение Йон как будто увидел их, небольшую группу своих родственников, толкающих перед собой груженую тележку, сгорбившихся под тяжестью книг и гнетом великой тайны. Откинувшись на спинку кресла и откинув назад голову, Йон прикрыл лицо ладонями обеих рук.
В последнее время он работал все больше, и усталость накапливалась. За исключением часов, уходивших на сон, все свое время он тратил на дело Ремера.
Портфель с документами, которые он по вечерам брал с собой, а утром приносил обратно, становился все тяжелее и тяжелее. Дом стал как бы продолжением его рабочего кабинета. Отдых на площадке на крыше, а также приготовление нормальной человеческой еды на новой кухне также остались в прошлом. Теперь он вынужден был заказывать по телефону обеды в ближайших ресторанчиках быстрого питания или же разогревать себе в микроволновке купленные по дороге домой дешевые готовые блюда.
Йон поднял руки и, соединив указательные и средние пальцы, принялся круговыми движениями массировать виски. Он попытался дышать медленнее, делая глубокие вздохи, и почувствовал, что пульс становится реже, а тело постепенно вновь обретает прежний вес.
Трудно, пожалуй, было выбрать момент, когда бы смерть Луки пришлась более некстати.
Окончив массировать виски, Йон опустил руки на подлокотники кресла. По-прежнему не открывая глаз, он продолжил свою успокоительную дыхательную гимнастику. Грудь его мерно вздымалась и опускалась; Йону представлялось, что он слышит, как воздух наполняет легкие и вновь из них выходит.
Слышал он, однако, не только это. Стоило ему насторожиться, как в ушах сразу же возникал негромкий гул. Казалось, что в помещение проникает тихий, едва различимый шепот, который понемногу нарастал, как будто приближаясь или же просто становясь громче. Слова Йон разобрать не мог, как ни старался; он не мог также понять, мужские или женские это голоса — ибо голос был явно не один. Больше всего это напоминало ропот толпы. Звук был таким тихим и слабым, что Йон даже задержал дыхание, стараясь определить, откуда именно он доносится, но лишь только ему казалось, что он определил наконец верное направление, как гул внезапно раздавался совсем с другой стороны. Сердце его забилось быстрее, он сделал большой глоток воздуха, снова затаил дыхание и прислушался.
Стараясь сосредоточиться, Йон изо всех сил сжал ладонями подлокотники.
Внезапно в сознании его вспыхнули зрительные образы: абстрактные фигуры и цвета вперемешку с мирными пейзажами и сражающимися рыцарями, пиратами и индейцами. Картины подводного мира с морскими чудовищами, водолазами и подводными лодками сменяли причудливые лунные ландшафты и однообразные пески пустынь, а за ними вновь следовали покрытые снегами равнины, раскачивающиеся палубы кораблей. И все это возникало и исчезало с немыслимой быстротой, как в каком-то бешено вращающемся калейдоскопе. Мокрая от дождя булыжная мостовая разом превращалась в залитую солнцем и пропитанную потом гладиаторов арену древнего цирка, а та, в свою очередь, уступала место веренице объятых пламенем зданий. Языки огня стремились дотянуться до золотой луны, которая вдруг оборачивалась глазом огромного дракона. Чешуйчатое веко, прикрывая глаз, внезапно становилось косяком мелкой рыбешки — легкой добычей чудовищных размеров касатки, в которую вонзал свой гарпун бывалый моряк в желтом комбинезоне.
Все эти сцены, а также сотни других, вспыхивавших и гаснущих столь быстро, что значение их уловить было совершенно невозможно, пронеслись в сознании Йона в тот краткий миг, который потребовался ему, чтобы раскрыть глаза. Он рывком поднялся с кресла, судорожно хватая ртом воздух. Ноги его подгибались, он сделал несколько неверных шагов вперед, пока не наткнулся на спинку соседнего кресла. К горлу подступала тошнота, он с трудом дышал, в кончиках пальцев ощущалось неприятное покалывание. Не в силах справиться с головокружением, Йон медленно сполз по спинке кресла вниз, встал на четвереньки и уперся взглядом в пол.
Так он простоял пару минут, со свистом вдыхая воздух и не решаясь даже мигнуть, и лишь затем решился осторожно подняться, предварительно вытерев тыльной частью руки залитое потом лицо. Сделав первые шаги в сторону ближайшего стеллажа, выбранного им в качестве опоры, Йон почувствовал, что ноги слегка подрагивают. Не забывая придерживаться за полки, он двинулся к двери. Коридор между дверью и лестницей показался ему теперь гораздо длиннее, чем тогда, когда он вслед за Иверсеном сюда спустился. Йону казалось, что, пока он добирался до первой ступеньки, прошла целая вечность. На самой винтовой лестнице ему пришлось не столько идти, сколько подтягивать тело, держась за перила, которые отзывались зловещим треском всякий раз, как он перехватывал их выше и выше.
