– Если подпишет.
– Сара, в чем я не сомневаюсь, так это в том, что Саманта свою подпись поставит.
– Ей же ничего не достанется…
– Вам нужны деньги, Сара?
– Только для того, чтобы поставить на ноги дочь.
– А Саманте и для этого не нужны.
Адвокат допил вторую чашку кофе и налил третью.
– Пожалуй, – сказал он, – третью чашку я пить не стану. А омлет я бы теперь съел. Без бекона. С зеленью, если можно.
* * *
– Вот этот документ, – сказал Качински. – Можете посмотреть, прочитать еще раз.
Он пододвинул бумагу к краю стола. Сара сидела напротив адвоката на стуле с высокой резной спинкой и выглядела королевой в своем широком черном платье со стоячим воротником. Ребекка сидела рядом с матерью на пуфике, девушка тоже была в черном, но, несмотря на цвет, ее платье выглядело нарядным и даже немного легкомысленным. Михаэль не сводил с Ребекки взгляда, он не мог усидеть на месте и все время перемещался по комнате, огибая поставленный для него стул, останавливаясь на мгновение возле матери, сидевшей в единственном здесь легком кресле на колесиках, и возобновлял свое беспрерывное кружение.
– Вы бы сели, Михаэль, – попросил адвокат, не став, однако, настаивать.
Михаэль подошел к столу, достал из кармана рубашки короткую ручку и, не раздумывая, подписался рядом со своим именем. Селия тихо вскрикнула. Ребекка улыбнулась. Сара смотрела на адвоката, и ему показалось, что она подумала: «Видите, я вам говорила».
– Кто следующий? – спросил Качински.
Ребекка поднялась, подошла к Михаэлю, забрала у него ручку и аккуратно вывела свою подпись. Сара кивнула. Михаэль наклонился и поцеловал девушку в щеку. Селия постучала по подлокотнику кресла костяшками пальцев.
– Следующий, – сказал адвокат.
Он был уверен, что теперь подпишет Сара, но получилось иначе. Селия встала, оттеснила от стола Михаэля с Ребеккой, взяла лист, на мгновение Качински показалось, что она сейчас разорвет бумагу и бросит в корзину, он приподнялся и протянул руку, чтобы помешать, если успеет, но Селия всего лишь поднесла лист к глазам, пробежала взглядом текст, уронила бумагу на стол и сказала:
– Дайте вашу ручку, адвокат.
Паркеровское перо мягко пробежало, оставив длинный причудливый след подписи.
– Полагаю, – сказала Селия, усаживаясь в кресло и взглядом приказывая Михаэлю оставить Ребекку в покое, – полагаю, это пустая формальность. Кстати, где ваша Саманта? Ее отсутствие только подтверждает: подписи ничего не меняют в том факте, что мне причитаются два миллиона наличными и дом в Детройте. Надеюсь, налог на наследство не окажется слишком высоким.
– Сара, – сказал Качински, поставив точку в неожиданном монологе Селии.
– Да, конечно, – пробормотала Сара.
Ей почему-то было трудно подняться, и ноги казались тяжелыми, как две колонны, которые нужно было с усилием переставлять с места на место. В голове стучали звонкие молоточки, отсчитывая то ли удары сердца, то ли мгновения вечности. Когда Сара взяла лежавшую на столе ручку (ощутив тепло, оставшееся от прикосновения Селии), ей почудилось вдруг, что кто-то смотрит через ее плечо, она оглянулась… никого… но Сара все равно знала: это Стив, он хочет видеть, как она подпишет их общий приговор, их общую судьбу.
– Помоги мне, – тихо сказала она, обращаясь то ли к Господу, то ли к мужу, то ли к собственной совести.
Подпись была короткой – простая завитушка.
– Вот и все, – бодро сказал Качински, отобрав бумагу у Сары и удостоверившись в том, что четыре подписи поставлены там, где нужно.
– Вот и все, – подтвердила Селия. – Можно быть свободными?
– Господи, – прошептал адвокат. – Что…
Напротив имени Саманты Меридор стояла короткая размашистая, с сильным наклоном влево, подпись, сделанная зелеными чернилами.
Качински мог бы поклясться всеми святыми и Маткой Боской, что минуту назад зеленой подписи на бумаге не было. Откуда она могла взяться? Чернила в «паркере» адвоката были фиолетовыми, он не признавал других, Михаэль с Ребеккой подписывались черной шариковой ручкой, да и зачем им… не стали бы они…
– Что случилось, адвокат? – резко произнесла Селия. – Что-то не так?
Качински успел взять себя в руки.
– Нет, все нормально, – сказал он и положил бумагу на стол.
Телефон во внутреннем кармане его пиджака тихо заиграл мелодию ноктюрна Шопена.
– Извините, – пробормотал адвокат. Он и смотреть не стал на экранчик, знал…
– Здравствуйте, Саманта, – сказал он, поднеся аппарат к уху. – Вы вернулись?
– Да, – сказала девушка, – я вернулась еще ночью, видела ваши звонки, но была такая уставшая… Извините, что не позвонила сразу, но мне показалось неудобным в четыре часа утра…
– Ничего, – сказал Качински и неожиданно для себя спросил: – Трудно было?
Саманта поняла вопрос.
– Не очень, – сказала она. – Скоро это вообще станет для меня рутиной. Но знаете как интересно! Я еще маленькой девочкой мечтала… смотрела на звезды и думала: когда вырасту, обязательно полечу… побываю там, где эти далекие огоньки… я еще не знала, что звезды – плазменные шары… Наверно, я чувствовала уже тогда, что… ой, простите, сэр, я что-то разговорилась.
– Ничего, – сказал Качински, – я слушаю.
Он поднял взгляд: слушали все – Михаэль и Ребекка с любопытством, Сара с улыбкой, Селия напряженно поджала губы. Никто из них не мог, конечно, разобрать ни слова, но адвокату показалось, что каждый знал содержание разговора, но как-то по-своему, воспринимая свое, то, что было близко…
– И люди такие милые, – продолжала Саманта. Похоже, ей просто не с кем было поделиться впечатлениями – с родителями не хотелось, они и раньше ее не понимали, а теперь так вовсе, подруг, которым можно рассказать сокровенное, у нее не было лет с пяти, не с репортерами же общаться, в самом деле, они-то всегда рады послушать, вот и сейчас двое стоят у ограды, дожидаются, когда она выйдет, чтобы пристать с нелепыми вопросами, а потом переиначить ее ответы (или молчание) так, как любят читатели.
– Очень милые люди, они еще не привыкли к перелетам, раньше путь от Земли до Лейтена занимал пятнадцать лет в одну сторону, представляете? Летали только ученые, такие, знаете, герои, они давно, кстати, думали о склейках, о том, чтобы использовать другие ветви, но не было… это ведь индивидуально, я хочу сказать… Ой, простите, адвокат, я все говорю, а вы меня не останавливаете. Вы звонили, чтобы сказать о завещании, верно?
