— Слушай, ты, правозащитник... Сейчас тебе сделают один укол, и ты нам расскажешь всё. Всё расскажешь: и как поджигал, и что воровал, если когда-нибудь принимал участие в групповом изнасиловании, тоже расскажешь. Все свои грехи расскажешь, все мелкие пакости, о которых уже и думать забыл. Вспомнишь. Потому что будешь нам верить, как лучшим друзьям. Гораздо больше, чем своим паршивым друзьям, которые тебя подставили. Нам всё равно, ты нам и так всё расскажешь. Хотя нас интересует только, кто приказал тебе сжечь регистратуру кожвендиспансера. Нам наплевать на твою паршивую жизнь и на твои мелкие грешки, поэтому у тебя есть выбор: самому рассказать все, что нас интересует про поджог, или после укола рассказать всё, что интересует нас, и всё, что заинтересует капитана Мозгового. Ты ведь скажешь всё, что знаешь, не только о себе, но и о своих друзьях. Капитан, вам нужен такой агент?
— Всю жизнь мечтал, —выйдя из оцепенения, проговорил Мозговой.
Дверь отворилась, и в кабинет вошел Ларькин. Белый халат был ему маловат, и поэтому рукава рубашки, а затем и халата, он закатал до локтей, оголив свои могучие волосатые лапы. В одной руке у него позвякивала стальная ванночка со шприцем, в который была уже набрана какая-то бурая жидкость. Увидев это, Дураков зарыдал, из глаз его буквально брызнули слезы.
— Да что же я из-за какого-то куска теперь... всю жизнь... —истерически всхлипывая, говорил он задребезжавшим голосом. Но говорил уже не останавливаясь.
...Сжечь документы в регистратуре ему поручил знакомый шофер по фамилии Клипперт. Зачем и кому это надо, он объяснил невнятно, мол, один из его друзей таким образом сможет избежать неприятностей на работе. Со стороны такого грубого и тяжелого в общении человека, как Клипперт, любое объяснение уже выглядело как величайшая любезность. Хотя насчет «друзей» он, конечно, сильно сказал —друзей у него никогда не было.
Знакомых было много, но даже просто приятелей отродясь не водилось. Он просто использовал людей так, как ему было нужно, —вымогал у них что-нибудь по мелочи, пользуясь тем, что его ещё со школы боялась вся округа, или вступал в сделку. Дуракову он предложил за выполнение поручения тысячу рублей, и тот не вдавался в расспросы. Безработный киномеханик жил случайными заработками и, судя по всему, иногда подтыривал где что плохо лежит. Для него это были довольно большие и легкие деньги.
Когда задержанного увели, Мозговой частично подтвердил его рассказ. Он и сам, оказывается, немного знал Клипперта и отозвался о нём как о человеке пренеприятнейшем. Опер знал и автотранспортное хозяйство, где работал Череп —так с детства звали Клипперта за большой размер и характерную форму головы. В кабинетике был водопроводный кран, и глядя, как Ларькин выливает в раковину содержимое шприца, Мозговой позавидовал:
— Вам можно вот так на пушку брать, вам поверят. А я самого забитого алкаша не смогу «сывороткой правды» напугать. Скажет, не бреши. тебе не положено.
— А что за бурду ты туда набрал? —поинтересовался Борисов.
— Йод с водой размешал. У дежурного взял в аптечке, —Ларькин снял белый халат. —Хорошо, что в диспансере ещё есть многоразовые шприцы. Гораздо эффектнее получается.
* * *
По дороге Мозговой опять разговорился. Временами отвлекаясь, чтобы сказать Виталию, в какую сторону свернуть на очередном перекрестке, он рассуждал о том, какие бывают удачные (например, у него) и неудачные фамилии. К неудачным он относил не только фамилию Дураков, но и Клипперт, для убедительности переиначивая её то на Клитор, то на Триппер.
— Да брось ты, Алексей Алексеич, нормальная немецкая фамилия, —добродушно посмеиваясь, сказал Борисов. —Наверное, от слова «клиппер» —парусник.
Мозговой почувствовал, что майор ФСБ перешел на «ты» не из высокомерной фамильярности, а просто заговорил с ним на равных. Опер отчего-то вдруг очень зауважал себя.
— Если серьезно, то есть ещё «клиппе» —риф, подводная скала, — сказал он, подумав.
Ларькин в это время тоже размышлял о фамилиях. Тема, которую затронул Мозговой, привела его к мысли, что сочетание имен и фамилий —Лариса С-виталь-ская и Виталий Ларь-кин —дает почву для воображения. Для определенного рода фантазий. Впрочем, само поведение Свитальской давало достаточно ясно понять, что пожелай он только... Всё равно, мелочь, а приятно.
— Как же вы того Дуракова раскололи... —жужжал Мозговой. — Как через пустое место прошли.
— Да это мелочи, Алексеич, —тихо сказал Борисов, — Ты правильно сразу сказал, что он в любом случае расколется. Это было несложно сделать, потому что он хотел с самого начала все рассказать, но стеснялся. Мы ему просто дали повод и дальше уважать себя. Если его кто-нибудь спросит, почему он раскололся, он будет уверять, что ему и правда сделали укол —и через некоторое время даже сам в это поверит. Да только никто его не спросит. Кому он нужен. А вот с Черепом мы будем работать по-настоящему. Хотя, если честно, я не очень-то рассчитываю с ним познакомиться.
Клипперт жил в рабочем общежитии в том же Форштадте. Подгонять к самым дверям общаги милицейский «уазик» они не стали, пустили вперед Виталия на разведку. При виде его бабулька-вахтёрша решила проявить строгость, потребовала документы. Капитан оставил ей свой служебный паспорт, в котором он значился под фамилией Грибов. В разговоре выяснилось, что Клипперт ушел из общежития примерно час назад. Виталий всё-таки поднялся на его этаж — расспросить соседей, не знает ли кто; куда мог уйти его «кореш».
Роль «кореша» позволяла узнавать общие сведения о Клипперте только косвенным образом. Прямо можно было лишь спрашивать где он. Но и на этот вопрос Ларькин ответа не получил. Сосед по комнате, затюканный паренек по имени Севка, сказал, что Клипперт примерно в одиннадцать часов собрался и ушел. Да нет, вроде никто ему не звонил, никто ничего не передавал. Ушел налегке, куртку свою кожаную одел и умотал. Трезвый был. Наверное, выпить пошел. Воскресенье ведь.
Другие соседи высказывали предположение, что Клипперт на рыбалке. Но, если верить Севке, для этого он слишком поздно вышел, да и не ходят так рыбачить. Версия отпадала. Разговаривая с людьми, Виталий отметил про себя, что все называют Клипперта только по фамилии. Хотя у того, конечно, было имя — такое же, как у самого Ларькина. Согласившись, в конце концов, с Севкой, что тёзка пошел пить, Виталий вслух посетовал, что Клипперт, падла, его не дождался, кореш называется. Забрав у старушки подложный паспорт, он отправился к «уазику» —докладывать обстановку.
В машине его сообщение выслушали с выражением покорности судьбе. Мозговой поинтересовался, все ли вещи Черепа на месте. Виталий подтвердил, что тот ничего с собой не брал.
— Вполне может не вернуться. — скептически заметил Борисов.
— Ну что, ещё одного разыскивать будем? —спросил Мозговой, потянувшись за рацией.
— Пусть посмотрят на всякий случай на вокзале, в аэропорту. При обнаружении не выслеживать, а хватать и волочь к нам. А тебе, Виталик, обратно к своей старушке. Обаяй её или на лапу сунь, но сиди на входе и Черепа добудь. Если он, конечно, появится.
Они прождали так около часа: Виталий —распивая чай со старушкой, майор с опером — в милицейской машине. Мозговой как раз начал очередную байку, как вдруг проснулась рация.
— Одиннадцатый слушает, — сказал Мозговой.
— Одиннадцатый? —раздался голос дежурного. — Алексеич, ты Черепом интересовался?
— Ну?!
— Прижмурился твой Череп, возле вокзала, в двух кварталах...
— Мать честная, ну что за город стал, на ходу подметки рвут, —проговорил опер и стал уточнять место происшествия. Борисов завел двигатель и погнал машину к общежитию —захватить Ларькина.
На этот раз они опоздали минут на десять, а то и меньше. Судя по собранным свидетельствам, когда Мозговой диктовал данные на Клипперта дежурному по городу, Череп ещё сидел в привокзальном ресторане с каким-то бородатым очкастым мужиком. Сидели чинно, прилично, заказали суп харчо, шашлык, салат и «Киндзмараули» — нет, бородач, кажется, не был грузином, хотя кто его знает... Когда дежурный передавал оперативную информацию на посты, Череп уже выходил из ресторана. К тому моменту, когда в ресторан заглянул сотрудник транспортной милиции, там не было и бородача. Клипперта в это время избивали за полтора квартала от вокзала —точнее сказать, убивали —три внезапно подскочивших парня в темных спортивных куртках и вязаных шапочках. Парни бросились наутек, а Клипперт остался лежать, истекая кровью, на тающем снегу. Когда грасовцы с опером подъехали к месту преступления, там уже суетилась дежурная бригада. Помимо прочего им сказали, что куртка Черепа была расстегнута так, как будто его убили с целью ограбления, забрав что-то из внутреннего кармана. На снегу алели красные пятна. Виталий побеседовал с медэкспертом и согласился с ним, что хотя пострадавшего и отвезли в «Скорую помощь», со сломанной шеей и пятью ножевыми ранениями, три из которых —смертельные, шансов выжить у него немного. Клипперт, однако, умер только ночью, так и не придя в сознание. Грасовцы какое-то время дежурили возле него. Форма черепа у него действительно была своеобразной —большая расширяющаяся кверху голова, почти идеально шарообразная от бровей до затылка, но внизу больше похожая на удлиненную волчью морду. В десять Борисов решил, что толку всё равно никакого нет, надо пойти и выспаться.
