Затушив окурок в консервной банке, она достала из сумки его рукопись, положила на стол, медленно произнесла:
— А ты настоящий гений…
Сердце у Павла екнуло, и будто какая-то сила приподняла его над этой обыденностью, а в мозгу ни с того ни с сего вспыхнула строчка из ее стихотворения: — "Кровавым огнем полыхали закаты…" И от этого стало тревожно и хорошо.
Проводив ее, он еще долго стоял в дверях. Ветер швырял в лицо пригоршни мягких теплых снежинок, было тревожно, как перед землетрясением, и от этого почему-то хорошо, и не хотелось уходить в уютное, привычное тепло слесарки.
На следующий день он купил в подземном переходе у парня "кавказской национальности" огромный букет последних осенних цветов — пышные белые шары на крепких стеблях, и пошел на день рождения. К его удивлению в квартире, отделанной с претензией на оригинальность, присутствовало литобъединение почти в полном составе. Игнат Баринов, уже хорошо "принявший на грудь", с неподражаемым изяществом травил похабные анекдоты. Смеялись все, даже чопорная мать Люси, женщина моложавая и довольно импозантная. Весь стол был заставлен банками с гвоздиками. Оказывается, широкая душа Юрка-ахинист, притащил их целую охапку, то ли пол сотню, то ли сотню. Отец Люси, мужчина огромного роста, но с фистулой в горле, что-то пытался втолковать Григорию, хрипя и свистя. Григорий курил сигарету, глубокомысленно кивал, что-то пытался говорить, но диалог явно не клеился.
Музыкальный комбайн принялся выдавать томное танго Оскара Строка. Павел подошел к Люсе, протянул руку, но она резко отстранилась от него. Тогда он взял ее за руку и потянул на середину комнаты. Она зло сверкнула на него глазищами, вырвала руку и подошла к Игнату. Тот с готовностью вскочил, она буквально повисла на нем, прижимаясь всем телом, извиваясь в такт музыки. Павел некоторое время изумленно смотрел на нее, не понимая, что произошло, потом вернулся за стол. Юрка налил ему полный фужер вина, весело оскалился:
— Давай! За прекрасных дам…
Осушив полфужера, Павел по своему обыкновению принялся наблюдать. Несмотря на то, что танго кончилось, Люся продолжала откровенно вешаться на Игната, Юрка медленно наливался вином, остальные были заняты разговором друг с другом. Короче говоря, застолье было пущено на самотек. Мать Люси откровенно скучала, отец, в обществе Григория, уже допивал бутылку коньяку.
Наконец Павел улучил момент, когда Люся оказалась одна, подошел к ней, спросил:
— Что случилось? Что это с тобой? Ты ж сама меня позвала… К тому же первая предложила дружить…
Она обожгла его злобным взглядом, бросила сквозь зубы:
— Отцепись… Можешь валить отсюда, я никого не держу…
И опять направилась к Игнату, который как раз пытался выпить на брудершафт с ее отцом.
Григорий отплясывал с подругой Люси, пышноволосой блондинкой. Отец Люси мрачно опрокидывал одну стопку за другой, не обращая внимания на то, что жена буквально прожигала его взглядом.
Застолье кончилось мгновенно: мать Люси поднялась из-за стола, подошла к музыкальному комбайну, выключила его, и тоном, не терпящим возражений, заявила:
— Время позднее, пора расходиться!
И стояла у комбайна, оглядывая компанию непреклонным взглядом, пока все, даже и те, кто "хорошо принял", не засмущались и не потянулись в прихожую. Все испытывали неловкость из-за того, что их так бесцеремонно выперли.
Люся с подругой пошли провожать гостей до остановки. Все как-то быстро исчезли, попрыгав в автобусы и троллейбусы, не задержавшись ни на минуту, чтобы поболтать, на остановке остались только Люся с подругой, да Игнат с Павлом. Игнат без остановки травил анекдоты, Люся беспрестанно смеялась, подчеркнуто игнорируя Павла. Он топтался рядом с теплой компанией, тоже пытался острить, но на него никто не обращал внимания. Чувствовал он себя ужасно глупо, будто принц крови, которого пригласила принцесса на свою коронацию, но его дальше псарни не пустили и накормили отбросами с королевского стола вместе с псарями. Мерзли уши, ноги, холод забирался под куртку. Наконец ему надоело все это, и он прыгнул на заднюю подножку отходящего троллейбуса. Пока двери не закрылись, он смотрел на Люсю, но она так и не поглядела в его сторону, будто его никогда не было. Окончательно сбитый с толку, он глубоко вздохнул, и как бы отбросил, оттолкнул от себя все, происходившее в этот вечер. Не особенно-то получилось, откуда-то из потаенных глубин сознания вновь всплыли невыносимая тоска и поистине физическая боль, которые он испытывал почти всю зиму после разрыва с Ритой.
Последующие несколько дней он места себе не находил; он не мог работать, не мог спать, каждая ночь для него становилась нескончаемой пыткой. При этом Ольга как обычно ничего не замечала, безмятежно дрыхла, разметавшись под пуховым одеялом. Если спалось, то спалось здорово в промерзшей квартире под периной! Слава Богу! Анна Сергеевна выходила перед самыми морозами уже самосвал угля. Однако вагон с углем видимо где-то долго простоял под осенними дождями, уголь смерзся в огромные глыбы. Павел два дня махал киркой и кувалдой, чтобы только довести эти глыбы до размеров печной дверцы, потом перекидывал уголь в сарай. За этой работой его и отпустили боль и тоска. В квартире, наконец, стало тепло, а потом и соседи завезли уголь. Как водится, после угольной работы, собрались возле пышущей жаром печки, только на водку денег не нашлось, кто-то достал полутора литровый пластиковый баллон самогонки. Женщины благодушно смотрели сквозь пальцы на такой «беспредел», даже закуски соизволили выдать, так что пир получился знатный. В эту ночь Павел впервые за неделю спокойно уснул и проспал до утра, не просыпаясь. Проснувшись утром, освобождено вздохнул и, наскоро позавтракав, уселся за пишущую машинку. Все хорошо, что хорошо кончается, сказал про себя.
На дежурстве тоже все было в полном порядке. Никаких заданий от механика, никаких признаков аварий, ровно гудел насос, над головой, в ванне бассейна, плескался счастливый народ, у которого были деньги на такое удовольствие, как большое количество теплой воды в морозы. Павел достал тетрадь, сел за стол и тут услышал, как хлопнула входная дверь. Он вышел из слесарки, поглядеть, кого принесло, и увидел Люсю. Она стояла, прислонившись к стене возле двери, пачкая известкой свою дешевенькую шубку и виновато смотрела на Павла.
— Здравствуй… — проговорил он после долгой паузы.
— Здравствуй… — проговорила она, поглядывая на него исподлобья.
Он переступил с ноги на ногу в полнейшем замешательстве, в конце концов пригласил:
— Пойдем в слесарку, тут слишком шумно…