– Вы пели арии?
Анна кивнула.
– Вообще-то, – сказала она, – у меня нет голоса. И со слухом проблемы. Но почему-то я помню зал… концерт… не обязательно тот, где вы сидели в третьем ряду с букетом цветов.
– Я… с букетом?
– Хризантемы, – улыбнулась Анна. – Я допела Тоску, ну, знаете, Vissi d’arte из второго акта, и вы…
Она запнулась и умоляюще посмотрела Антону в глаза.
– Вы поднялись, подошли к рампе и…
Она хотела, чтобы он сам закончил фразу. Хотела, чтобы он вспомнил. Должно быть, – подумал Антон, – она много раз рассказывала людям, которых, как ей казалось, видела и о которых помнила, как происходили их встречи, и всякий раз на нее смотрели, как на помешанную, и хорошо если только взглядом показывали свое отношение, а то и плечами пожимали, и говорили: «Девушка, вы о чем?». А она почему-то – в отличие от него – не научилась держать дежа вю при себе, не выплескивать память, а сохранять в уголке сознания. Боже, – подумал Антон, – как трудно ей приходится в жизни. Наверно, будь она мужчиной, все у нее получилось бы иначе – но женщины не способны сдерживать эмоции… может, это хорошо… для него, не для нее, а может, и для нее тоже.
– Да, – произнес он медленно, вызывая в памяти картину, которой в ней никогда не было, картинка должна была быть правильной в деталях, он обязан был вспомнить, хотя и знал, что ничего не…
Он вспомнил. Это не было дежа вю, такое, к каким он привык. Не узнавание чего-то, на что упал его взгляд. Не ложная память, придуманная, чтобы Анна осталась, чтобы разговор продолжился, чтобы он смог узнать то, к чему шел последние дни.
Он действительно вспомнил. Как вспоминается забытая история из детства – когда-то был у него дружок Саша, они жили в соседних домах и после школы много времени проводили вместе, а в школе – нет, вот странно, в школе они почему-то сторонились друг друга, никогда не сидели за одной партой, даже за класс вместе в футбол не играли, странная у них была дружба, «послешкольная». Антон любил вспоминать, как они дома у него или у Саши строили из стульев крепости и брали их штурмом, а в классах постарше в отсутствие родителей лазили по интернету, искали порносайты и с ужасом и вожделением смотрели, как мужчины и женщины делали друг с другом то, что и им до смерти хотелось. Эта история забылась и когда вдруг вспомнилась несколько лет назад – неожиданно, без видимых причин – Антон сначала даже не примерил ее на себя, это было что-то чужое, попавшее к нему в память по вселенскому недоразумению, и только вспомнив детали, он осознал себя причастным, сначала – только причастным, а потом вспомнил, что все было с ним самим, и где же это воспоминание хранилось столько лет, если он никогда, ни разу, ни клочком, ни краешком…
Сейчас произошло то же самое. Так ему показалось. Так не могло быть, но он точно знал, что так было.
Он рассматривал в интернете программу Израильской оперы – в апреле там должны были давать вердиевского «Макбета», и Антон хотел пойти, он слышал эту оперу в записи, видел на диске классическую постановку Ла Скала с замечательным Ренато Брузоном, но одно дело – экран, другое – живой спектакль. Самый дешевый билет стоил 250 шекелей, и тратить такие деньги Антон считал неприемлемой прихотью.
Он отчетливо вспомнил, как, заглянув на русский сайт, предлагавший билеты на концерты (почему-то решил, что там можно найти относительно дешевый билет в оперу), увидел объявление о концерте Эсти Семироль, которая в сопровождении фортепьяно (Эмма Сотник) будет петь арии из итальянских опер: Верди, Доницетти, Масканьи… Всего сорок шекелей, ерунда. Пальцы выбили на клавиатуре дробь заказа, и билет он взял в кассе перед самым началом – до последней минуты не был уверен, что поедет, хотя… сейчас он почему-то вспомнил забытые ощущения – знал он, конечно, что не пропустит концерт, потому что… Что-то было для него в звучании странного завораживающего имени – Эсти Семироль, будто фея из сказки.
Концерт должен был состояться в зале дома культуры в Южном Тель-Авиве – никому не известная певица, никому толком не нужная, поет в ресторане российские песни (почему он решил, что она из «русских»?), но в душе чувствует, что способна на большее, и чтобы доказать это прежде всего самой себе, снимает на собственные деньги маленький зал в непрестижном районе, заучивает самые популярные арии, чтобы даже случайный посетитель (неслучайные на такие концерты не ходят) не заснул после первого же номера. Антракта, конечно, не будет, публика больше десятка арий не выдержит…
Клуб соответствовал Антона о нем представлению: холодный зал не в смысле температуры помещения, холодным оказалось ощущение от стен, пластиковых стульев и помоста с киноэкраном, где стоял сиротливый рояль, стеснявшийся своей родовой принадлежности, как рыцарь, вынужденный пресмыкаться перед второсортным феодалом, нанявшим его для битвы с собственными крестьянами.
Антон купил букет цветов, не очень понимая зачем… нет, понимал, конечно: представлял, каково выступать в таком зале перед такой публикой, даже если обычно поешь в ресторанах и ни на что особенное не рассчитываешь. Сел не в первый ряд, хотя и в первом было много свободных мест.
Сначала вышла пианистка, седая молодящаяся женщина. Села за рояль, протерла клавиши мягкой тряпочкой – деталь, на которую Антон никогда не обращал внимания, неужели все так делают? Потом вышла солистка, и сердце Антона ухнуло, потому что… Он узнал девушку. Это было самое сильное дежа вю в его жизни. Господи, да в какой жизни? Антон прекрасно помнил, что не был никогда на концерте Эсти Семироль, но это воспоминание не было дежа вю, он просто вспомнил – всё, до деталей, – а вот появление Эсти Семироль на сцене возбудило такое сильное дежа вю, что Антон приподнялся, и на него зашикали. Он видел Эсти раньше… Где? Когда? Нужно было, видимо, сосредоточиться и попытаться вспомнить, но пианистка взяла первые аккорды, Антон узнал вступление к арии Джильды (надо же, начинать концерт с такого сложного номера!) и замер, сердце заныло в предвкушении провала – не могла эта девочка, хрупкая, похожая на ангелочка, правильно вывести фиоритуры, трели и каденции в одной из самых сложных арий репертуара колоратурного сопрано…
Когда чистый голос взмыл под потолок и выше, без труда разрушив перекрытия и крышу и улетев к небесам, Антон забыл о дежа вю. Может, он и видел когда-то эту девушку, какая разница, она не пела, она просто смотрела ему в глаза (так казалось Антону, хотя он и знал, что ошибается) и говорила ему о том, что «сердце радости полно», «весь мир светлее стал», обрамляя слова чистыми, как невинная душа, трелями, будто рисовала голосом рамку для чудесной картины, тоже голосом нарисованной.
