– Это значит: на бога надейся, а сам не плошай! – звонко выкрикнула конопатая студентка.
Остальные засмеялись, и даже экскурсовод одобрительно улыбнулся.
– Правильно, товарищ. Вы молодые, задорные, вам и карты в руки. Изобретайте, открывайте, исследуйте. Партия вас поддержит.
– Откроем! У нас не заржавеет! – ответила веселая молодежь.
Некоторые из экспонатов музея были поистине удивительными. В Норде взыграла любознательность ученого, на время заслонив главную цель.
В разделе «Условность половых различий» посетителям показали петуха, превращенного в курицу, и курицу, превращенную в петуха. Бывшая самка кукарекала и наскакивала на бывшего петуха, тот безразлично клевал зерна.
Раздел «Эндокринология на службе социалистического животноводства» демонстрировал, как меняется цвет лисьего меха под влиянием манипуляций с щитовидной железой.
Любопытнейший раздел «Омоложение», посвященный пересадке семенных желез шимпанзе людям преклонного возраста, вузовцев не заинтересовал – им омолаживаться было незачем.
Зато раздел «Жизнь без души» вызвал целую бурю эмоций. Смысл этой экспозиции состоял в развенчании поповского мифа о том, что жизнь – это душа, вдыхаемая в тело Всевышним. Советские ученые взялись доказать, что не только тело, но и каждая его часть могут жить и функционировать сами по себе. Студентам показали работающее сердце кролика, отдельно существующий желудок, а эффектней всего выглядела живая голова собаки, снабжаемая кровью при помощи насоса. Голова бесшумно лаяла, вращала глазами и даже подняла уши торчком!
– Это сенсация! – взволнованно сказал Норд биохимику. – Просто фантастика! Почему об этом не сообщают американские научные журналы?
– Тсс! – зашипел Айзенкопф.
Верхний, третий этаж был целиком посвящен венцу эволюции – человеку.
– …То, что вы видели до сих пор, не более чем предварительная подготовка к осуществлению главной задачи пролетарской генетики – тотальной евгенизации нашего биологического вида. Умом, волей и совестью человека управляет мозг, этот ЦК нашего сознания и тела. – Здесь экскурсовод сделал заученную паузу, чтобы слушатели почтительно посмеялись. – Но способности и возможности мозга у всех разные. Как говорится, на одного умного приходится десять дураков и сотня тупых. – Снова смех. – Вот почему, товарищи, важнейшая цель ученых – изучение энергии творчества и психофизиологических характеристик одаренности. Советской наукой доказано, что существует прямая связь между внутренней секрецией и специфическими функциями творчества. Центральная и симпатическая нервная система – это строго выверенный механизм, работу которого можно отлаживать и корректировать. Все эти открытия лишний раз доказывают правильность марксистско-ленинского, материалистического восприятия мира. Материальные условия формирования гениальности скоро будут точно высчитаны по всем параметрам нейрофизиологии и нейропсихологии. Тогда-то наша пролетарская наука вплотную приступит к созданию нового человека.
Вузовцы, да и члены ротвеллеровского десанта слушали эту высокопарную речь, затаив дыхание.
– В Пантеоне мозга, который передан в ведение Института пролетарской ингениологии, тщательно исследуется физиология мозга выдающихся людей современности, которые и после смерти продолжают вносить бесценный вклад в наше общее дело. Но главное, ни с чем не сравнимое достояние Пантеона… – Экскурсовод сделал торжественную паузу и повысил голос. – …Это мозг величайшего гения всех времен товарища Ленина!
Наступило благоговейное молчание.
– Велико было горе советского народа, всего прогрессивного человечества, когда тело вождя под вагнеровский «Похоронный марш» было помещено в саркофаг мавзолея! По образному выражению товарища Бухарина, «разрушилась центральная станция пролетарского ума, воли, чувств, которые невидимыми токами переливались по миллионам проводов во все концы нашей планеты»! Но наши ученые, даже скорбя, на деле воплотили лозунг «Ленин всегда живой»! Они не позволили гениальному мозгу Ильича бесполезно истлеть!
Тон рассказчика изменился, из торжественно-приподнятого сделавшись деловитым и энергичным.
– Зафиксированный в спирте и формалине, он был подвергнут так называемому цитоархитектоническому исследованию. Чтобы изучить структуру и расположение нервных клеток, тело мозга было разрезано специальным прибором, супермикротомом, на 30 000 слоев. Результаты превзошли все ожидания! В третьем слое коры обнаружена беспрецедентно высокая концентрация пирамидальных клеток, что, по всей вероятности, и объясняет загадку ленинской гениальности. Но здесь мы с вами вторгаемся в сферу высокой науки, куда открыт доступ только посвященным. А вам, товарищи вузовцы, как завещал Ильич, пока еще нужно – что?
– «Учиться, учиться и учиться!», – нестройным хором ответили студенты.
Сопровождающий повел группу вниз по боковой лестнице.
– Здесь наша обзорная экскурсия заканчивается. Вон там, – он показал на ведущую в подвал лестницу, – находится вход в Институт, где советские ученые ведут борьбу за наше общее будущее. Чтобы попасть в эту святая святых пролетарской науки, нужен особый пропуск. Заканчивайте учебу, становитесь хорошими специалистами, и может быть, кто-то из вас внесет свой вклад в это великое дело. Работы много, хватит на всех.
С этими словами экскурсовод повел группу к выходу. Гальтон же, подав знак коллегам, отстал, спрятался за выступ стены и замер. Айзенкопф заслонил коллегу спиной, Зоя подошла к музейному работнику с каким-то вопросом.
А все дело в том, что в глубине идущей вниз лестницы виднелась конторка, за которой сидел вахтер. И не просто сидел – дремал, откинувшись на спинку стула. Разве можно было упускать столь удачное стечение обстоятельств?
Подождав, пока группа удалится, Норд снял ботинки и бесшумно сбежал по ступеням. Дежурный, мирного вида дедок в полотняной фуражечке, сладко посапывал. С охраной «святая святых» у большевиков дело обстояло как-то не очень, что вселяло надежду: задание могло оказаться более легким, чем представлялось из-за океана.
Гальтон проскользнул в дверь, за которой находился тесный и темный тамбур, снова обулся и чуть-чуть, на маленькую щелочку, приоткрыл створку.
Вот тебе раз!
По ту сторону оказался не коридор, не комната, а нечто вроде подземного гаража. Наверху горели яркие лампы. Справа круто вверх уходила бетонная полоса выезда, упиравшаяся в металлические ворота. Прямо напротив двери, из-за которой подсматривал Норд, виднелся вход в какое-то другое помещение, и весьма внушительный – на металлической поверхности поблескивали заклепки. Выходит, Институт пролетарской ингениологии размещается не прямо под Музеем, а немного сбоку? Как раз в том месте, где стоит скромненький обшарпанный флигель.
Через такую стальную дверь (на ней ни ручки, ни таблички) запросто не прорвешься. Мирный старичок за конторкой – не более чем декорация для посетителей Музея. На самом деле всё гораздо серьезней.
Доктор хотел уже возвращаться, но вдруг послышался скрежет. Створки ворот начали раздвигаться.
Из стальной двери, словно по команде, вышли двое мужчин в расстегнутых белых халатах, под которыми виднелась военная форма, и встали по обе стороны от входа.
В гараж один за другим спустились три автомобиля.
Первый проехал дальше, остановился, из него выскочили несколько человек в фуражках и кожаных куртках. Второй замер прямо у двери. Третий до нее не доехал и тоже изрыгнул проворных людей в черной коже.
Лишь после этого из центральной машины вышел сутулый человек в штатском костюме и металлическом мотоциклетном шлеме на голове. Он коротко обернулся что-то сказать шоферу. Гальтон мельком разглядел немолодое лицо: седая бородка клином, старомодное пенсне. Совсем не по-стариковски человек взбежал по ступенькам, нырнув в дверь, которую открыл перед ним один из охранников. Военные в халатах вошли следом. Люди в кожаном стали рассаживаться обратно по машинам.
– Товарищ, вы ошиблись, – раздался сзади недовольный голос. – Вам не сюда, а на выход.
Гальтон обернулся. Увлеченный загадочным зрелищем, он не слышал, как за его спиной открылась дверь Музея.
Старичок-вахтер сердито хмурил бровки и качал головой.
– Нехорошо, товарищ. Не положено.
Вид у него был немножко испуганный. Ага, сообразил Норд, дедушка боится, что получит нагоняй от начальства. А нечего дрыхнуть на посту.
– Извиняюсь, папаша, – включил доктор лексикон советского писателя Зощенко, – я в смысле уборной интересовался.
С места он, однако, не двинулся.
Старик нервно оглянулся через плечо.
– Уборная наверху, товарищ. Иди давай отсюда, пока нам обоим не влетело. Говорят тебе, не положено. Тут объект.
Но Гальтон не торопился.
– А кто это приехал? В шлеме? – спросил он, изображая простодушное любопытство.
