В этот раз она действительно замолчала, хоть ее никто не перебивал. Пастух молча ковырял толстым, как плотницкий гвоздь, пальцем свой жилет. Поэт с застывшей на лице неприятной усмешкой, колючей, как приставший к одежде чертополох, слушал рассеянно с прикрытыми глазами и этой зловещей сосредоточенностью напоминал скорее Зеленого человека [51], чем живое существо.
— Что ж, понятно, — Пастух не сострил, как опасался доктор Генри, напротив, участливо кивнул Графине, — Не в укор вам, графиня Лува, но едва ли эта история способна удивить кого-то из нас. Впрочем, и на нашего уважаемого инженера я бы ставить не рискнул. Сомневаюсь, что он сорвет выигрыш на звание самого оригинального рассказа.
Архитектор сердито взглянул на него из-под седых клочковатых бровей. Его старомодная и сухая манера разговора, делавшая его похожим на строгого учителя, мешали ему держаться заодно со всеми, отчего казалось, будто он существует в каком-то своем измерении, наполненном своими вещами, основательными, серьезными и не терпящими небрежности. Он редко вступал в беседу, но даже когда ситуация требовала от него вставить слово, голос его немелодично скрипел, точно мел, которым скребут по старой доске.
— Я инженер, — Архитектор бросил строгий взгляд на каждого из присутствующих, будто пытаясь удостоверится, не осмелится ли кто-нибудь оспорить его право на этот титул, — Инженер из компании «Тодфорд Констракшн». Меня зовут Виктор Уризель. Родился в Кардиффе. Специалист по геодезическим работам. Командирован в Новый Бангор шесть лет назад. Моя компания собиралась строить нефтеперегонный завод на южной оконечности острова и я… и мне…
Пытаясь держаться с достоинством и не встречая интереса среди прочих, он ощущал себя неловко и оттого часто сбивался, отчего доктор Генри даже ощутил сочувствие к нему. Этот пожилой джентльмен относился к тому сорту кабинетных ученых, что были наследием георгианской эпохи и почти пропали из жизни, оставшись лишь на карикатурах в «Панче». Лучше бы ему остаться в своем кабинете, подумалось доктору Генри. Едко ругаться на газетных страницах с такими же стариками, пить поднесенный экономкой чай с ежевичным вареньем, брюзжать на счет повсеместной распущенности и дерзости нравов, клясть прохиндеев-германцев и варваров-русских…
— Взять хотя бы эти безумные поезда в толще земли… — Архитектор поджал губы, точно само присутствие демонических поездов в Новом Бангоре было не просто фактом, а персональным вызовом ему, Виктору Уризелю, главному инженеру компании «Тодфорд Констракшн», — Совершенно невозможно понять, откуда они берутся и по какому маршруту движутся. Откуда они берут топливо, в конце концов! Я пытался составлять схему их движения, но обнаружил, что движение это хаотично и не упорядоченно, а проще говоря, бессмысленно. А автоматоны! Пусть вас не смутит моя геодезическая специальность, мне на своем веку приходилось тесно изучать математическую логику в ведущих университетах мира, да и о смежных дисциплинах вполне имею представление. Метод Крамера, метод Гаусса-Зейделя… Все эти перфорированные картонные карточки в головах у автоматонов суть полная бессмыслица! И я… В конце концов, это глупо, это нелепо… Мне…
Наконец он выдохся и доктор Генри получил возможность прервать его.
— Что ж, полагаю, мы можем считать знакомство состоявшимся. Видит Бог, произошло оно в странном месте и при странных обстоятельствах, но теперь, полагаю, вы ощущаете себя свободнее.
— Вы смеетесь, Доктор? — со злым смешком осведомился Поэт, — Может, вы и не агент Канцелярии, только наша участь от этого не облегчилась ни на гран. Мы как и прежде заперты здесь, в этом адском котле, заперты, терпеливо ожидая казни или бесконечных мук — в зависимости от настроения нашего гостеприимного хозяина. Но если раньше мы могли утешать себя тем, что это случится не сейчас, малодушно надеясь на то, что Он помилует нас и оставит в покое, то теперь все кончено. Да, кончено! Отныне мы не просто гости. Мы мятежники. Люди, бросившие вызов его власти. Сговорившиеся беглецы. Это значит, что наказание может последовать в любой миг. И в любой форме, еще более страшной, чем те пытки, на которые Он обыкновенно обрекает своих жертв!
— Бросьте, Ортона! — Пастух поморщился, бросив ковырять жилет, — Обойдемся без древнегреческих трагедий. Левиафан — рачительный и гостеприимный хозяин, Он никогда не забывает своих гостей. То, что мы сохранили человеческий облик, не наша заслуга и вы знаете это. Рано или поздно Он вспомнит про нас. Вспомнит, чтобы посвятить в подданные Нового Бангора. И когда это случится — молитесь. Молитесь всем богам, что придут на ум, истинным и ложным, чтобы он не проявил при этом свойственной ему фантазии, продлив ваши мучения сверх положенного.
Поэт стиснул зубы — удар, видимо, пришелся в цель. Он бросил в сторону Пастуха горящий взгляд из-под густых волос.
— А вам, значит, не терпится поиграть с ним в прятки? Пощекотать нос палачу? Превосходно! Но неужели для этого вам нужна компания?
Пастух не сострил в ответ. Даже не улыбнулся. Точно мгновенно решившись на что-то, он сбросил с себя личину благодушного фамильярного трепача, и только тогда сделалось видно, что личина эта фальшива. На доктора Генри внимательно смотрели сосредоточенные глаза профессионального забойщика — уверенные и мудрые глаза убийцы. Эта перемена понравилась доктору Генри. Он и сам ощущал нечто подобное, точно сбросил наконец тяготивший его пиджак, узкий в локтях и отчаянно давящий на горло.
Больше никаких софитов. Никакой сцены. Никаких аплодисментов. Для этого выступления конферансье не придется устраивать торжественный ритуал.
— Мистер Тармас прав. Наказание неизбежно и каждый из нас обречен. Думаю, все мы знаем, что случается рано или поздно с людьми, которые, исчерпав запас сил, становятся гражданами Нового Бангора. Мы можем либо принять это, либо противиться, используя все те небогатые средства, которые есть в нашем распоряжении.
— Это мятеж, — тихо произнесла Графиня. Она положила ридикюль с пистолетом на стол, но никто даже не посмотрел в его сторону, — Наша участь предрешена, это несомненно. Но как знать, не загоняем ли мы сами себя в ужасную ловушку, сделавшись из бессловесных игрушек Его сознательными врагами? Это уже не просто игра, это вызов. Попытка противостоять его власти и могуществу, лишить его законной собственности. Что он сотворит с нами, если этот заговор будет раскрыт?
Они все замерли, тревожно вслушиваясь. Слышно было, как тревожно и зло скрипят на ветру флюгера, как где-то на соседней улице нечленораздельно голосит пьяный, не то распевая какую-то песню, не то монотонно жалуясь на жизнь. Неуверенно пискнула где-то в небе пролетающая рядом птица, но тут же, точно испугавшись, смолкла.
Какого звука они ждали? Доктор Генри и сам этого не знал. Оглушительного удара грома, который расколет небо и крышу над ними, обнажив гнездо заговорщиков? Скрипа тормозов локомобилей Канцелярии во дворе? Оглушительного небесного гласа, который затмит собой даже рев заводских гудков Коппертауна?
Левиафан молчал. Если Он и ощущал какое-то нарушение в привычной и однообразной ткани бытия, то не спешил на это реагировать. Или же не считал нужным.
Доктор Генри обвел собравшихся взглядом. Трое мужчин и женщина. Они ждали, что он скажет и, ощущая нутром обжигающие мгновенья этой затянувшейся тишины, он вдруг вспомнил, как восемь лет назад, в Ливерпуле, другой человек точно также ждал его слов.
Это было его четвертое выступление, такое же оглушительно успешное, как и первые три. После того, как он сошел со сцены, антрепренер, смущаясь, подвел к нему пожилую женщину в траурном платье, которая хотела задать вопрос. Она хотела знать, может ли чудодейственная наука, могущество которой было явлено на сцене, вернуть к жизни ее покойного сына.
Что он мог ей сказать? И что он мог сказать этим людям? Графине, Архитектору, Пастуху, Поэту… Пообещать им, что спасет их? Что выведет их из царства всемогущего божества и тирана? Вернет им, безвольным слугам Нового Бангора, право именоваться людьми?
