— Я вдруг подумала, что у нас с тобой ничего хорошего не получится, и решила порвать, сразу и насовсем. А то потом, боюсь, уже не получится…
— Зачем же рвать то, что фактически еще и не начиналось? — промямлил он нерешительно. — Тебе же хорошо было со мной? Зачем же нарочно делать себе плохо?
— Я не знаю… — протянула она растерянно, и вдруг, не обращая внимания на редких прохожих, прильнула к нему и потянулась губами к его губам.
Потом были еще недели две или три какого-то горячечного безумия. Павел не понимал, что с ним, он будто жил последние дни, до безумия хотелось испить все до капли, и каждый день казался последним. Потому что на Люсю находило частенько; она становилась рассеянной, даже, на его взгляд, нарочито рассеянной, отвечала невпопад, иногда на долго замолкала. Когда он спрашивал, что случилось, она с нарочитой беззаботностью отвечала, что все хорошо, все отлично, и что она безумно счастлива. Но как-то ей так ловко удавалось показать всем своим видом, нарочито бодрым тоном, что вовсе не все хорошо, а даже наоборот, что за ближайшим углом стоят не менее пятерых убийц с веревками, ножами и мешками, чтобы ее несчастную убить, зарезать, сунуть в мешок и утопить. Но она не хочет об этом говорить своему любимому, чтобы его лишний раз не нервировать.
Этот кошмар для Павла тянулся больше года; Люся "уходила от него навсегда" раза по два-три в месяц. При этом каждый «уход» сопровождался бурными сценами, иногда прямо на собраниях литобъединения. Это всегда начиналось неожиданно для Павла: Люся могла прийти с ним на какую-нибудь пирушку, и вдруг ни с того ни с сего начать в буквальном смысле вешаться на кого-нибудь другого, или липнуть. Короче говоря, выглядело это всегда мерзко, к тому же она тут же начинала всячески демонстрировать свое пренебрежение к нему, оскорбляла, и всем жаловалась, что он ее непременно убьет, если ее не проводит кто-нибудь домой. Естественно, у ее нового избранника хвост распускался, как у павлина и на Павла он тут же начинал смотреть волком. Каждый раз, когда она начинала прощаться навсегда, у Павла все внутри обрывалось, он не спал несколько ночей подряд, пока она вновь не возвращалась, притихшая и благостная. Еще болезненнее он переносил унижения, которым она его время от времени подвергала прилюдно, хотелось биться головой о стену, или ее придушить.
После года дрессировки Павел было уже научился спокойно переживать ее "уходы навсегда", но однажды, после очередного прощания, она вдруг явилась на следующее же его дежурство. Села на свое любимое место в уголке дивана, закурила. Павел невозмутимо ждал, даже с некоторым любопытством, как она начнет обосновывать свое очередное возвращение, и как будет оправдывать предшествующий "уход навсегда". Но она вдруг ровным и холодным тоном сообщила:
— Меня отчим изнасиловал…
— Ка-ак?! — Павла будто током по кишкам садануло.
Задыхаясь, он смотрел на нее, не в силах слова вымолвить и из самой глубины души поднималась волна жалости и нежности. Она вымученно улыбнулась, пожала одним плечом и сосредоточенно затянулась.
— Я к тебе пришла потому, что мне не к кому больше идти. Мать узнает — убьет меня… И некому за меня заступиться…
Павел вскочил, вскричал:
— Да если только в этом дело, я прямо сейчас пойду и морду ему набью!
Она вдруг брезгливо поморщилась:
— Ну, чего ты так расстроился? Не совсем он меня изнасиловал… Не справился… Я сказала, что матери все расскажу, если он мне шубу не купит. Он мне ее в тот же день купил. Из-за этого мать сама что-то заподозрила, но расспрашивать не стала, а предложила мне переселиться в бабушкину квартиру. Так что, через пару дней прошу в гости…
Павел облегченно вздохнул, рассмеялся:
— Ну и шутки у тебя…
— Какие уж тут шутки… — она ткнула окурок в банку и принялась деловито стягивать с себя свитер.
Следующие две недели прошли безмятежно. Правда, Люся перестала появляться в бассейне, зато к ней запросто можно было прийти домой. Как-то Павел привычным маршрутом прибыл на седьмой этаж «малосемейки» с бутылкой вина и закуской, доступной его зарплате. На диване, свидетеле десятка безумных ночей, сидел по-турецки Игнат Баринов. Люся сидела рядом в кресле, благостно смоля сигаретку. Павел выложил закуску, откупорил бутылку с вином, которую они неспешно, в молчании распили на троих. Поскольку выпивка быстро кончилась, он ждал, что Игнат соберется и уйдет, но он не проявлял ни малейшего желания слезать с дивана. В конце концов, Павел дождался момента, когда Люся пошла на кухню, заваривать кофе, пошел за ней, встал рядом у печки, сказал:
— Время позднее, намекни Игнату, что пора расходиться…
Она, томно поглядывая на него невинными глазками, ответствовала:
— А почему это Игнат должен уходить?
— Как это?!. — опешил он.
— Видишь ли, Паша… — раздумчиво затянула она, — я поняла, что ты мне не пара. Ты бездарь и графоман, мне совсем не интересно с тобой. Я ухожу к нему…
Павла будто волной кипятка обдало; обида, унижение, темная злоба, все вместе смешалось, тьма затопила разум, бешено захотелось врезать ей кулаком по детски невинному личику, а потом выбросить в окно Игната. Но тут же, будто электричество от него отключили, навалилась обморочная слабость, воля, будто кисель из разбитой чашки, растеклась в мерзкое, вязкое отчаяние. Он тихо промямлил:
— Как же так?.. Я же люблю тебя… — в этот момент он и сам этому верил.
— А я тебя больше не люблю! Он гений! Настоящий поэт; горячий, безрассудный… А ты холодный, рассудительный, расчетливый, как Гобсек…
Прихватив кофейник и две чашки, она направилась в комнату, равнодушно обойдя Павла. Придя в себя, он вернулся в комнату. Игнат с Люсей пили кофе, подчеркнуто игнорируя Павла, в полголоса обмениваясь какими-то «умными» фразами о поэтическом творчестве. Чувствуя себя оплеванным с головы до пят, Павел сидел в кресле и не знал, как поступить. Он понимал умом, что надо уходить, но вот так просто подняться и уйти — у него не было сил. Игнат изредка бросал на него победные взгляды.
Люся ушла на кухню, там зашумела вода в раковине. Игнат задумчиво курил. Затушив окурок в пепельнице, он тихо сказал:
— Пашка, будь мужиком, ты ж понимаешь, что ты тут лишний…
В душе Павла вдруг мимолетно вскипела злость:
— Игнат, ну ты ж понимаешь, что значит быть настоящим мужиком? — Павел смотрел на него, выжидательно усмехаясь.
— Пашка, не выступай. Я прошел «спецуру» и мне раз плюнуть заделать тебе козу…
Павла это заявление рассмешило, но он и виду не подал. Он мог в полминуты завязать Игната морским узлом вместе с его «спецурой». Но это было бы совсем бессмысленно, да и глупо, в конце концов. Все станет значительно хуже, гнуснее, глупее. И так уже состояние — будто в выгребной яме искупался… Он медленно проговорил, глядя Игнату в глаза:
