— Да, — сказал Нордхилл и поднял на меня взгляд, в котором я неожиданно разглядел яркий огонь надежды.
Этот взгляд, с одной стороны, придал мне решимости, а с другой — заставил подумать о сложности человеческого мироощущения и невозможности постичь его до тех глубин, где сознание растворяется в бессознательном — не так, как пишет в своих работах врач из Вены Зигмунд Фрейд, а так, как наш привычный мир растворяется в том, куда мы все уходим и откуда пытаемся подать знаки, чаще всего никем не понимаемые.
— Скажите, Альберт, — начал я, доставая из кармана трубку, Курить я не собирался, да Берринсон мне этого и не позволил бы, но трубка в руке придавала решимости, я представлял, сколь нелепыми могли показаться мои вопросы не Нордхиллу, конечно, и, может, не Каррингтону, но доктору и тем более инспектору. — Скажите, вам известно, кто совершил сегодня это ужасное преступление?
— Да, — последовал короткий ответ.
— Инспектор спрашивал вас об этом?
— Нет, — сказал Нордхилл, — инспектор уверен, что бедную Эмму убил я.
Я отметил про себя, что Нордхилл назвал девушку ее первым именем, и задал следующий вопрос, стараясь по возможности быстрее приблизиться к главному, поскольку помнил слова доктора о том, что вскоре общение окажется невозможным.
— Согласитесь, — сказал я, — что у инспектора были все основания подозревать именно вас, поскольку на вас указывают все улики. В вашу пользу говорит лишь то, что у вас не было мотива. А у кого мотив был? Кто тот человек, нанесший Эмме страшный удар?
Нордхилл поднялся с пола, опершись на правую руку, — доктор наклонился вперед и подал стоявшему у двери санитару знак быть наготове, но Альберт лишь прислонился к упругой стене, отодвинув скамеечку ногой.
— Шеридан его фамилия, — сказал он. — Майкл Шеридан. Когда-то Эмма отказала ему, он был влюблен в нее без памяти, а точнее — без всякого рассудка.
— Шеридан! — громко произнес Каррингтон, и я предостерегающе поднял руку.
— Откуда вам известно это имя, Альберт? — спросил я.
— Дух этого человека назвал свое имя, сказав, что не волен поступать самостоятельно, — спокойно ответил Нордхилл.
— Хо-хо! — На этот раз не сдержал своих эмоций инспектор, а Берринсон едва заметно пожал плечами, желая, видимо, дать нам понять, что нелепо было ожидать разумных ответов от психически больного человека, помешанного как раз на явлении духов и спиритизме.
— Дух Шеридана, — уточнил я. — Вы хотите сказать, что Шеридан мертв?
— Я хочу сказать, что Шеридана нет в мире — в том смысле, какой обычно придают этому слову.
Я хотел бы поговорить о значении слова «мир» применительно к живущим в нем разумным созданиям, но разговор об этом пришлось оставить и задать следующий вопрос:
— Вы вызвали дух Шеридана во время одного из сеансов спиритизма? Почему вы вызвали именно его? Вы были знакомы?
— До того момента — нет, не были. И я не вызывал дух этого человека. Я вообще никогда не вызывал духов. Они являлись сами. Чаще всего они являются совсем не тогда, когда мне того хочется. Они приходят, когда хочется им. Приходят и задают вопросы. Требуют ответов. Иногда я могу ответить. Чаще — нет. Если не могу, они требуют, чтобы я нашел людей, знающих ответ. Я искал…
— Вы все это говорили и на суде, верно? — мягко сказал я. — Все от слова до слова? Я читал только то, что писали в газетах, но старший инспектор Каррингтон подтвердит, что вы и на суде говорили то же самое?
Каррингтон молча кивнул. Он все еще не понимал, куда я клоню. Куда клоним мы с Нордхиллом. Каррингтон слишком недавно поверил в существование связи с потусторонним миром, чтобы впустить его в свои логические или, как он говорит, дедуктивные построения.
— Вы все это говорили, — продолжал я, — и эти слова послужили основанием для признания вас недееспособным. Я лишь констатирую факт: не вы вызывали духов, а духи сами являлись к вам и требовали ответов. Именно так произошло и явление духа Шеридана?
— Да, — сказал Нордхилл.
— Вы можете вспомнить об этом более подробно? Когда это было?
— Прошлой осенью, я жил тогда в Лондоне, снимал квартиру с приятелем и пытался учиться художественным ремеслам.
Я скосил глаза на Каррингтона — бывший полицейский придвинул свою табуреточку ближе и не сводил с Нордхилла Пристального взгляда.
— Старший инспектор Каррингтон подтвердит, — сказал Я! — что в двадцать втором году он допрашивал человека по имени Шеридан, и тот признался в убийстве Эммы Танцер, но не смог сказать, где спрятал тело, заявил, что не станет подтверждать свое признание в суде, а затем исчез, точнее — покинул Англию.
— Он не убивал Эмму, — сказал Нордхилл. — Он хотел это сделать. Он даже подкараулил ее на тропе неподалеку от Ганновер-стрит…
— Да-да, — пробормотал Каррингтон.
— …но не смог ударить, — продолжал Нордхилл. — Он был невменяем. Не понимал в тот момент, что делал. Помнил, что зажал Эмме рот, она сопротивлялась, он связал ее, положил в кабину… он был на машине, взял напрокат и потом вернул… и отвез Эмму…
Нордхилл замолчал, и я с нетерпением, которого не смог сдержать, задал вопрос:
— Куда? Куда он ее отвез?
— Он не знал этого, — нехотя отозвался Нордхилл. — Действительно не знал. Он просто ничего больше не помнил из того, что происходило в тот вечер. В себя пришел утром следующего дня — в собственной постели. В машине он нашел обрывок платья, которое носила Эмма. Видимо, он разорвал на ней платье, когда она сопротивлялась. Но куда он ее отвез? Что с ней сделал? Он не помнил. Вернул машину в агентство и узнал в тот же день, что Эмма пропала. Тогда он решил, что убил девушку.
— Аффект навязчивого состояния, — сказал за моей спиной Берринсон. — Довольно распространенный случай. Долгое лечение. Если бы этот человек сразу попал в мои руки…
— А потом арестовали другого человека, которого и судили за убийство, — напомнил я.
— Да? — вяло удивился Нордхилл. Похоже было, что он действительно не знал ничего ни об аресте Баскетта, ни о суде, ни об оправдательном приговоре.
— Дух Шеридана не говорил вам об этом? — неожиданно вмешался Каррингтон. Ирония, прозвучавшая в его голосе, показалась мне неуместной, но, к счастью, Нордхилл не обратил на это внимания.
— Нет, — сказал он, — не говорил. Я не мог его спрашивать, он слышал только те ответы, что я мог дать на его вопросы. А сам говорил лишь то, что считал нужным.
— Он сказал, что с ним произошло? — спросил я. — Ведь если это был дух…
— Его убили, — сказал Нордхилл. — Не спрашивайте меня как — я не знаю.
