Птицын кивнул еще раз, сгрузив на стол принесенные папки. Алю он не узнал. Видимо, известный телевизионный проект прошел для него незамеченным.
— Вот здесь все материалы. Я так полагаю, вы уже и так в курсе дела?
— В общем, да, — кивнул Валуйский. — Но было бы неплохо узнать подробности из первых, так сказать, рук.
— Да я ничего нового и не скажу. Все в деле есть, — с некоторым раздражением произнес Птицын. Ему явно не терпелось отвертеться от общества столичных гостей, вернувшись к своим служебным обязанностям. — А если вдруг что-то непонятно будет, зовите, я уточню.
— А что это мы все о деле да о деле, — вдруг расцвел Игорь. — У вас же обед, Эдуард Павлович. Есть тут где перекусить?
— Есть недалеко, — настороженно протянул следователь.
— Вот и пойдемте. Алевтина Юрьевна, вы с нами?
— Нет, Игорь, я лучше дело еще раз гляну, — Аля повернулась ко все еще недоумевающему следователю. — Эдуард Павлович, курить тут можно?
— Да. Пепельница вроде в столе была…
— Спасибо. — Сочина не стала дожидаться, когда следователи оставят ее одну, и направилась к указанному столу за пепельницей.
— А нам пора, обед ждать не будет, — Валуйский распахнул дверь и, пропустив вперед Птицына, подмигнул Але.
— Тридцать лет уже, а все как мальчишка, — хмыкнула Сочина в закрывшуюся дверь, доставая из ящика керамическую пепельницу. Хотя тут же вспомнила своего Лешку, который для нее до сих пор оставался ребенком.
Вспомнила, и тут же руки зачесались ему позвонить. После недавнего инцидента с египетской поездкой Аля стала куда чаще звонить сыну, опасаясь, что с ним может еще что-нибудь произойти.
Вот и теперь пришлось усилием воли заставить себя вернуться к делу, хотя и Валуйский, и Сочина за время поездки изучили его от корки до корки. Новая папка ясности, конечно, не добавила. Тем более, что заковыристым формулировкам, принятым в судебно-процессуальной системе Российской Федерации, Аля предпочитала фотографии или вещи, которые рассказывали ей куда больше, чем машинописный или даже от руки написанный текст.
Валуйский вернулся через час.
— Наглость города берет, — с порога заявил он, явно довольный чем-то, — а уважение — людей завоевывает. В общем, поговорили мы с этим Птицыным по душам. Нового он, конечно, маловато рассказал. Но круг причастных лиц очертил. К тому же лишняя помощь нам совсем не помешает.
— Это все замечательно, яхонтовый ты мой, но ехать нам с тобой к родителям, — Аля не отказала себе в удовольствии отпустить на волю немного развязный говор табора, привычный с детства. — Пора девушку искать. Давно пора.
— А, кстати, родители уже в курсе. Ждут нас на днях. Им только позвонить, и, если они готовы нас принять, можно ехать, — обрадовал Игорь.
— Тогда чего тянуть? — Аля стряхнула пепел с сигареты. — Звони.
Позвонил родителям Насти, конечно, не Игорь, а Птицын, ответственный за ведение дела, но те согласились быстро и без проблем. Будто только и ждали звонка. Смириться пришлось и с тем, что тучный Эдуард Павлович отправился к родителям девушки вместе с сотрудниками отдела «Т.О.Р.». Аля сразу устроилась на заднем сидении, предоставив мужчинам наслаждаться дорогой и возможностью пообщаться, а сама постаралась настроиться, что не всегда хорошо удавалось после ранних подъемов и утомительных переездов. «А что ты хотела? — мысленно усмехнулась Аля. — Ведь не девочка уже».
Слегка визгнув тормозами, машина остановилась у длинной пятиэтажки. По двору прохаживались молодые мамы с колясками, обсуждали кого-то бабульки на скамейках. В общем, ничем не примечательный российский дворик. Некоторое разнообразие в окружающий пейзаж вносил только старый кряжистый вяз, верхними ветками почти касавшийся нескольких окон пятого этажа. И вот этот вяз привлек очень пристальное внимание Али.
— Это их окна? — указала она Птицыну туда, где ветки почти скребли стекло.
Тот сперва недоуменно посмотрел на Сочину, но спустя секундную заминку все-таки кивнул. В Следственном Комитете причастных к делу лиц всегда предупреждали о том, какого рода консультант будет помогать в расследовании. Иначе было не избежать вопросов или двусмысленных ситуаций. Впрочем, всех их, конечно, предупреждали и о том, что эту информацию не следует афишировать в интересах следствия.
— Тогда мне нужно будет с ними поговорить еще и о мальчике.
— Мальчике? — переспросил Игорь. Но Аля, не ответив ни слова, уже направлялась к нужному подъезду. Следователям ничего не оставалось, как пойти за ней.
Настина мама, Мария Григорьевна, оказалась невысокой полноватой блондинкой. Она тут же принялась хлопотать о чае для гостей. Отец же — седеющий кряжистый мужчина с военной выправкой — скупо поздоровался с гостями, пожав руки обоим следователям, и представился Алексеем Михайловичем.
— Алевтина Юрьевна, чаю или кофе? — выглянула из кухни Мария Григорьевна. Она, кстати, сразу узнала участницу знаменитого телепроекта, еще с порога начав обращаться к Але с уважением, граничащим с благоговением.
— Благодарю, мне ничего не нужно. Я бы хотела взглянуть на вещи вашей дочери, и, если можно, в отдельной комнате.
— Да-да, конечно, — засуетилась хозяйка.
— Я все-таки хотел бы поприсутствовать, — Птицын оторвался от разговора с отцом Насти.
Игорь только вопросительно глянул на Сочину. Мол, если нет, отвадим.
— Хорошо, — вздохнула Аля, которой было уже привычно сосредотачиваться при стечении народа. Тем более, что оказаться наедине с убитыми горем родителями ей совсем не хотелось.
Мария Григорьевна принесла Сочиной какую-то кофточку и тот самый дневник, в котором обнаружила тревожную фразу. Аля сперва положила руку на кофточку. От нее явственно повеяло холодом. А еще… будто пахнуло красками.
— Хорошая девочка была… рисовала, родных любила, мужа своего…. Какие-то повреждения идут, но раньше. Ей операцию делали. Было у нее две связи сильных, больших. Первая много обиды принесла, но обидчика уже нет, — Аля не заметила, как, почти отключившись от реального мира, выдала то, что так боялась говорить родителям Насти.
В нависшей тишине сдавленно охнула Мария Григорьевна.
— А… почему была? — осведомился Алексей Михайлович.
Вот и настала минута, которую Аля так оттягивала. Она перевела взгляд на мужчину, пристально посмотрев ему в глаза.
— Потому что нет ее больше. Давно нет.
— Как давно? — заинтересованно уточнил Птицын. А Сочина краем глаза отмечала метаморфозы на лицах родителей. Непонимание сменилось недоверием, потом страхом и, наконец, появилось то самое выражение, которое отличает всех, кто потерял близких людей — горе.
