Игорь Поляков - Доктор Ахтин

Ознакомительная версия.

Она слишком молода, чтобы умирать.

Чересчур наивна, чтобы мечтать.

Бессмысленно глупа, чтобы существовать.

Я прогоняю грусть — посмотрев на лик улыбающейся Богини, я тоже улыбаюсь. Я сделал свой первый шаг в этом году, и у меня все получилось прекрасно. Все предопределено — и то, что девочка Марина пришла в клуб «Милан» и то, что она ушла из него одна. Неважно на что или на кого она была обижена. Странно и преступно то, что родители отпустили её в ночь, но — это тоже не важно.

Все то, что угодно Богине, всегда происходит в нужное время в нужном месте.

Жертва, идущая в Тростниковые Поля, никогда не свернет со своего пути.

Я смотрю на огонь догорающей свечи и начинаю думать о следующей жертве. Времени у меня впереди немного, — я знаю, как оно летит, приближая тот день, когда Богиня покинула меня. Этот день я встречу с радостью.

Впереди еще долгий путь. И я его пройду.

Свеча гаснет, и, оставшись в темноте своей квартиры, я закрываю глаза.

Я иду к двери в кладовку. Мне не надо смотреть, чтобы увидеть, где стоят банки с органами девочки — два глаза в разных сосудах, и печень в трехлитровой банке. Сверху на банку я кладу лист с портретом Марины, и, прижавшись лбом к деревянной поверхности двери, я шепчу:

Утром я иду в 301-ю палату к новой пациентке. Женщина сидит на кровати справа от входа, занимая практически все её пространство. Её тело, расплывшиеся по поверхности кровати, будто плывет на утлой лодчонке, которая вот-вот пойдет на дно. Глядя на эту тушу, я думаю, что она не сможет спать здесь — или тело не поместиться в этом пространстве, или кровать сломается.

Женщине тридцать два года, и при росте в сто пятьдесят пять сантиметров она весит сто пятьдесят девять килограмм.

Я здороваюсь и, сев на стул, смотрю на пациентку. Она тоже молчит и смотрит на меня, — на лице глаза, погруженные в складки, похожи на впадины. Заглянуть в них очень сложно, а уж понять, что происходит в сознании женщины, еще сложнее.

Я спрашиваю её, как она себя чувствует.

Она молчит.

Я жду, когда в заплывшем жиром головном мозгу, произойдет мыслительный процесс, и она что-нибудь скажет.

И она отвечает голосом, в котором недоумение и обида:

— Меня беспокоит то, что я не могу есть. Что не съем, то или выйдет с рвотой, или живот заболит и приходится идти в туалет.

— И давно это у вас? — спрашиваю я, глядя на прикроватную тумбочку, заставленную продуктами питания — от обычных булочек и трех пакетов сока до куска копченой курицы и нарезанной ломтями ветчины.

Она глубокомысленно замирает в подсчетах, и отвечает:

— Пять дней и восемнадцать часов.

— Целых пять дней и восемнадцать часов! — восклицаю я без тени удивления в голосе, словно констатирую этот ужасный факт.

— Да, — кивает она.

Я задаю стандартные вопросы о заболеваниях в её жизни, спрашиваю об операциях и травмах, которые возможно были в прошлом, и о реакциях на лекарства. Женщина отвечает медленно и задумчиво, словно с трудом поднимается в гору и тащит при этом большой камень на себе, в результате чего, я трачу в два раза больше времени, чем бы мне хотелось.

Напоследок я задаю вопрос:

— Что для вас важнее — жить или принимать пищу?

Я вижу искреннее недоумение в глазах.

— Как это? — спрашивает она.

Я уточняю:

— Вы хотите жить или вы предпочитаете принимать пищу и умереть?

Она удивляется еще больше и говорит:

— По-моему, жить и кушать — это одно и тоже.

— Что ж, — говорю я честно, — значит, в вашем случае, альтернативы нет.

Я встаю и выхожу из палаты, оставив пациентку в озадаченном состоянии. Таким людям, как эта женщина, уже бесполезно, что-либо объяснять. В какой-то момент, я думаю, где-то на уровне ста килограмм веса, она перешагнула ту границу, за которой возврата назад нет. Количество перешло в качество — её больной организм перестроился на тот образ жизни, что она ведет, и просто не позволит ей захотеть похудеть.

В ординаторской я сажусь за стол и смотрю, как Вера Александровна читает книгу, обернутую в газетную бумагу. Она пытается скрыть, что учит правила дорожного движения, потому что, во-первых, нехорошо это делать на рабочем месте, во-вторых, незачем кому-либо знать, что у неё новый автомобиль, а, в-третьих, теоретический экзамен по правилам дорожного движения через два дня и времени катастрофически не хватает.

Я пишу историю болезни и думаю о том, что очень часто люди своими руками старательно и с любовью строят дорогу в ад, даже не подозревая, что их мечты и желания есть камни, аккуратно уложенные в дорожное покрытие, ведущее в бездну.

В ординаторскую входит заведующий отделением Леонид Максимович и, посмотрев, как Вера Александровна суетно прячет книгу, спрашивает:

— Где Лариса Викторовна?

— Здесь я, — слышен голос Ларисы за его спиной. Она закрывает дверь ординаторской за собой.

— Хорошо, — говорит Леонид Максимович, — все в сборе. Значит, как я и говорил раньше, у нас сокращают койки с первого августа. Теперь это уже точно. Надеюсь, вы понимаете, чем это нам грозит?

— Сокращением ставок, — говорю я, потому что женщины испуганно молчат. — А ставки, как известно, это люди и деньги.

Леонид Максимович садится за стол, смотрит на нас и говорит:

— Кому-то придется работать на полставки.

Я улыбаюсь. Выбор небольшой — три врача в отделении.

Вера Александровна имеет двоих детей, которые уже достаточно взрослые, и, к тому же, у неё богатый муж. Но — я прекрасно знаю, как она отнесется к тому, что ей придется работать за меньшие деньги, чем сейчас.

У Ларисы беременность, которую она пока скрывает, но, когда дойдет до дела, обязательно воспользуется своими правами беременной женщины.

Остаюсь я — холостой бездетный мужчина, без амбиций и без каких-либо прав.

— Я буду работать на полставки.

— Михаил Борисович? — удивленно спрашивает заведующий отделением.

Я вижу облегчение на лице Ларисы и ухмылку на губах Веры Александровны. И отвечаю на немой вопрос Леонида Максимовича:

Ознакомительная версия.