Ознакомительная версия.
Борис вышел из-за своего укрытия, за которым его так никто и не заметил. Медленно стал приближаться к свежей могиле. Сырая глина на холмике почему-то напомнила ему детство. Точно из такого цвета глины был построен и дом его родителей. Как и большинство домов в его селе, в строительстве которых он часто принимал участие, вымешивая со своими друзьями голыми ногами глину, смешанную с соломой и коровьим навозом для лепки саманных кирпичей.
Здесь пахло свежевскопанной землей и еловой хвоей возложенных к могиле венков. На вершине холмика с черной ленточкой на углу стояла черно-белая фотография погибшего. Виталий Сергиенко на этом увеличенном с маленького фото и поэтому крупнозернистом и нечетком, улыбался.
Борис несколько минут стоял, осматривая место захоронения. Оно было обыкновенным. Кроме одной-единственой детали – того букета, лежащего особняком от всех остальных. Он присел на корточки рядом с этими, почти черными великолепными розами. Их было ровно десять штук. Среди нераспустившихся головок белел лоскуток картона.
Тищенко даже отдернул свою руку, так громко в кладбищенской тишине прозвучал хруст дорогого оберточного целлофана. На прямоугольнике размером с обыкновенную визитную карточку было вытеснено всего два слова: «Тебе, любимый…».
Привставал Борис уже одновременно пряча эту записку к себе в карман плаща.
По пути к своему автомобилю, оставленному у входа на кладбище, он уже ни о чем не думал, кроме одного: кого именно сегодня похоронили на его глазах. От мысли о том, что его недруг мог не оказаться в этой могиле, а вместо него был захоронен кто-то другой, рвало на части его, было уже утихомирившееся самолюбие.
Когда Тищенко садился в свой автомобиль он уже знал план своих дальнейших действий. Перед этой новой загадкой все остальные проблемы отодвигались на второй план. Его подсознание учуяло поживу. Оттуда, из своего рабочего кабинета, постижение этой, засвидетельствованной им лично на одном из многих донецких кладбищ, двусмысленности казалось ему пустяковым делом.
В их город они примчались быстро. По крайней мере так показалось Хохрякову, несмотря на то, что Сергей Сергеевич всю дорогу не ехал, а плелся сзади. На коротких остановках на него было больно смотреть! Он, буквально вываливался из автомобиля. Весь бледный и несчастный.
– Не смотри на меня так… Не видишь, меня укачало…, – с появившимися даже на глазах слезами не просил, а молил Петра его шеф.
– Ничего, Сергей Сергеевич! – как мог, успокаивал своего шефа Хохряков. – Вы походите немного, но не ешьте ничего…
– Сам знаю! Не в первый раз…, – отмахивался Колиушко и вскоре из-за кустов слышалось сочное извержение блевотины.
Виктория замирала с не донесенным ко рту так и не начатым бутербродом. Забыв о том, что она делает, женщина опускала руку вниз. Красочный кусок семги медленно отрывался от ломтика хлеба и тихо, как осенний лист спадал ей под ноги.
На появлявшегося через некоторое время Колиушко было больно смотреть. Все время красное лицо после этих приступов становилось синюшным. Рубцы на местах самых глубоких ожогов чернели глубокими зияющими дырами.
Петр старался не смотреть в ту сторону, откуда выползал Сергей Сергеевич. Ему было очень неудобно за своего шефа перед этой привлекательной женщиной, в которую он успел уже влюбиться. Виктория, наоборот, в эти минуты подавалась всем телом вперед, навстречу Колиушко. У Петра от ревности перехватывало дыхание, и он еще больше начинал ненавидеть этого человека, забывая о всех данных ранее ему обещаниях…
Когда Петр сделал попытку у дома Колиушко провести своего шефа к подъезду, его усилия неожиданно разбились о категоричный жест:
– Не стоит! Езжай домой! Если понадобишься, я тебе позвоню… Еще отвези домой Викторию. Все! – правая рука Сергея Сергеевича, протянутая к груди Хохрякова, означала только одно: «даже и не думай!».
– Я вас только до дверей…, – стал настаивать Петр, сделав один шаг к шефу.
Но не успел даже договорить начатую фразу, так как его корпус уперся в железную руку. От неожиданности этого запрета, выраженного в такой не двузначной форме, он осекся на полуслове и замер. Он готов был ожидать всего, что угодно! Но только не такую неприкрытую к себе ненависть, «украшенную» злобным оскалом никогда не закрывающегося до конца рта.
Он немедленно отступил и, не говоря более ни слова, уселся в автомобиль. Петр даже не посмотрел, как в свой дом зашел Сергей Сергеевич. И, тем более, не глянул в сторону Виктории. Ах, как жаль! Он бы тогда вообще сошел с ума, прочитав в этих женских глазах, провожавших Сергея Сергеевича, бездонную нежность, почитание и, даже, нечто большее…
– Вам куда? – не поворачивая головы в ее сторону, спросил Петр.
– Поехали быстрее! Потом покажу…
Эти слова Хохряков расценил, как приглашение женщины продолжить ранее начатое. Понравившийся более, чем его «родной» за время дороги «Джимми» резко взял с места.
– Так куда же? – стал уточнять Петр, когда они выкатились на одну из центральных улиц города.
Услышав названный адрес, Петр резко выкрутил руль и тут же, под громкий аккомпанемент клаксонов взбешенных его такой наглостью других, подрезанных им автомобилей, из второго ряда четырех полосной дороги развернулся в обратную сторону. Визг тормозов встречных автомобилей и писк американской резины под днищем управляемой им машины еще долго оставался у него в ушах. На такой его маневр Виктория даже не обратила внимания, продолжая сидеть неподвижно с полуопущенными густыми и длинными ресницами.
– Этот? – Петр кивнул на один из самых красивых во всем городе домов.
– Да… Стоянка под ним…, – еле слышно прошептала Виктория.
Рассмотрев в салоне женщину, охранник подземного гаража не стал даже останавливать автомобиль. Они медленно вкатились в подземный объем. Здесь было прохладно и царил полумрак. Петр остановил автомобиль на первом свободном месте. Выключил двигатель. Не убирая рук с руля, посмотрел на Викторию:
– Ты устала?
Женщина в ответ только несколько раз кивнула отрицательно головой.
– Тогда, в чем дело? Мне… мне уехать?
Жест головой повторился в точности с первым.
– Тогда и я тоже буду молчать! – немного переигранно заявил Хохряков, смешно отвернувшись от Виктории.
Его ужимки не привели к ожидаемому результату. Женщина сидела также неподвижно и сохраняла полнейшее спокойствие.
Они некоторое время молчали.
– А ты сможешь убить человека?
Прозвучавший вопрос вызвал у Петра шок по степени более сильный, чем первое им услышанное известие о теракте в Америке.
– Ты… Вы… это серьезно?
– Да. Совершенно.
– Зачем? – Петр стал выигрывать время, чтобы разобраться в происходящем.
– Так надо, – монотонно, без тени эмоций, продолжала Виктория. – Сможешь или нет? Без объяснений причин. Говори, сможешь?
– Ради тебя… Ради того, что было… Наверное, смогу. Да, смогу! – вначале сбивчиво, а затем все увереннее говорил Петр, одновременно приближаясь губами к шее женщины.
Когда он целовал Викторию вначале в шею, а затем в губы, женщина ничем не выразила своего отношения к такому проявлению желания своего недавнего партнера. Она оставалась холодной и неприступной. Такой, что Петру вначале показалось все это странным. Когда же он левой своей рукой слегка приподнял ее правую, не стесненную бюстгальтером, грудь, Виктория уже сама прильнула губами к его лицу.
Все повторилось в точности, как в самом начале их пути.
«Джимми» покачивался своим тяжелым кузовом в такт их движениям.
Вошедший в гараж охранник, проверяя, все ли у давно не выходящей обратно жительницы элитного дома в порядке, и увидев, как плавно раскачивается автомобиль, лишь широко развел в стороны свои руки и тяжело вздохнул, полностью представив все, что происходило за тонированными пленкой и конденсатом от человеческого дыхания стеклами.
Только через час они попали в квартиру на четырнадцатом этаже. Виктория очень долго и старательно плескалась в ванне. Пока женщина приводила себя в порядок, у Петра, было, много времени, чтобы изучить новую для себя квартиру. Он уже стал вспоминать какое именно его охватывает чувство, когда он станет принимать душ в доме своей новою любовницы. Этот момент он почему-то более всего запоминал даже спустя много лет и когда уже не помнил даже имени той или иной хозяйки подобной квартиры.
Незнакомая ванная комната. Всегда незнакомый запах этого помещения. Новый звук льющейся из крана воды. Непривычный запах мыла и шампуня. Незнакомое ощущение прикосновения ткани полотенца. И всегда долгое рассматривание своего тела в чужом зеркале. Словно, и оно тоже появлялось вместе со всем остальным здесь впервые перед его глазами и тоже было новым или, точнее, чужим! И даже полная известность того, что его ждало за этой дверью, не могло Хохрякова заставить в такие минуты торопиться. Он долго продолжал рассматривать себя с ног до головы, будто больше он сам себя уже не увидит или какая-то его часть навсегда останется в этом месте.
Ознакомительная версия.
