Одиссей знал, как. Но стоит ли рассказывать? Впрочем, какой может быть вред, если всё, что они переживут и узнают, откатится назад?
— Сэллы в чём-то подобны архаям, — сказал детектив. — Все они, независимо от предназначения и формы, состоят из пра-клеток, максимально развитых и почти совершенных. Каждая клетка сэлл — самостоятельный и смертоносный организм, вирус, но вместе они нечто большее. Любая из клеток хранит память предыдущей эволюции, сразу всех её ветвей, чтобы при необходимости изменить или вырастить любой орган, часть ткани или весь организм. Пра-клетки способны к направленной эволюции.
— А значит, могут и вернуться назад, — понял профессор. — К примитивам, из которых выросли. Ужасно интересно.
— Вы не устали торговать акциями на закрытой бирже? — осведомился Охотек. — Арена-то уже кончилась.
И верно, испытание битвой, которого так ждала Схазма, было завершено. Оставшиеся четверо игроков плюс два безбилетника, оккупировавших Одиссея Фокса, увидели, как мрачно-синие звёзды разделяются на мириады искр всевозможных оттенков и цветов, и небо над Миром Ноль снова становится разноцветным.
— Забавное совпадение, — с улыбкой сказала Ана, выпуская пережитое напряжение. — Трое из восьмерых выбрали остаться в бою самими собой. Геометрис, Шера и Схазма. И все трое проиграли.
— Забавная закономерность, — поправил Одиссей.
— Смотрите! — сказала Афина, указывая вверх.
Над мёртвой планетой вставало солнце.
Россыпи звёзд бледнели и таяли в бело-жёлтых лучах. Но солнце казалось не настоящим, а маленьким, словно луна, пылающая светом. Вероятно, так оно и было, ведь планета архаев не вращалась вокруг какой-то звезды, а существовала сама по себе, и в нужный момент могла создать или призвать что угодно: то статуи, то падающую планету, то крошечную уютную звезду. Одиссей рассмеялся и покачал головой, подставляя лицо свету.
Наступил день, и над игроками простёрлось пронзительно-синее небо. По простору вокруг пошли потоки сильного и тёплого ветра, словно стирая тяготы предыдущих сражений. Волосы Аны взметнулись, они переливались цветами предвкушения и страха, решимости и надежды на лучшее; в такие моменты она напоминала Фоксу цветок. Геометрис зарокотал, поднимаясь над поверхностью воды, по которой шли частые волны, и приблизился к остальным.
Пять статуй первых рас по-прежнему оставались в воздухе, но теперь они разошлись, освобождая центр для игроков, и выстроились широкой дугой с архаями на дальнем плане и пятью их «детьми» впереди.
Пятью. Одиссей отметил пустующее место между иксарцами и мордиал. Таинственная «раса войны», то ли уничтоженная, то ли стёртая из всех хроник, так и не воплотилась в статую. Но даже забыв про исчезнувшую расу, система помнила сам древний порядок — и выстраивала фигуры в нём.
Ветер нагнетал волны к центру, и они вздымались всё выше, перехлёстываясь и будоражась пенистыми гребнями, а затем изнутри потемнели и разом растеклись. Всё успокоилось, и Фокс с удивлением увидел чёрную стеклянную конструкцию, бывшую… Охотеком, Одиссеем, Аной/Афиной и Геометрисом.
Точные копии четверых игроков, приведённые примерно к одному масштабу (Геометрис побольше остальных, Охотек поменьше, но ненамного), смыкались спина к спине и срастались в единую глыбу. Они возвышались в одинаковых позах: руки разведены в стороны и слегка вытянуты вперёд, ладонями вверх. У Геометриса не было рук, но справа и слева от его блочного тела висели две части, в тех местах, где у гуманоидов находились бы расставленные ладони.
Все застыли, глядя на удивительную скульптуру.
— Весы, — догадался Одиссей.
И точно, перед ними были восьмирукие весы.
— Красиво, — Ана подошла к самой себе и провела рукой по литому чёрному стеклу сайн, которое умудрялось быть одновременно матовым и почти глянцевым, гладким.
Даже хистеройка проснулась, в отличном расположении духа и розовом цвете в мелкую солнечную крапинку. Она выёрзалась из-под свитера наружу, защекотав несчастную шею Фокса, и бесцеремонно влезла детективу на голову, устроившись в вихрах, как в гнезде, вальяжно развалилась так, что края торчали в обе стороны.
— Человек, а почему твоя статуя без меня? — обиделась она. — Эй, там, Древние, добавьте Уулечку!
— У тебя новая шляпа, — улыбнулась Ана, на мгновение забыв, что они… в ссоре? вражде? в тупике?
— Мне идёт? — спросил Одиссей.
Над статуями-весами вспыхнуло четыре символа, и все уставились на них, пытаясь ухватить суть игры.
— Первое точно «Ставка», — сказала Ана. — Нужно что-то положить на весы, и это будет твоя ставка. А окантовка, я где-то её видела…
— Раскрытая функция с неравными всплесками, — ответила Афина. — В волновой геометрии означает всевозможность.
— То есть, ставкой в этом испытании может стать всё, что угодно? — подсказал Свийс, пряча зависть перед теми, кто остался в игре. — В каком смысле: любая вещь или вообще всё?
— Нельзя поставить то, чего не имеешь, — бесстрастно сказал Одиссей.
— Второй символ — выбор соперника и снова ставка, — продолжала Ана. — Хм, ставка… против кого-то из игроков?
— А третий? — осведомился Охотек. — Раз уж вы всем подсказываете.
Афина задумалась; сам олигарх молчал, надув губы и не собираясь делиться мыслями; Геометрис неразборчиво пророкотал, повернул сломанное кольцо и перестроил блоки.
— Думаю, третий символ показывает равновесие, которое нужно восстановить, — задумчиво сообщила Афина.
— Сначала делаешь ставку, потом атакуешь другого игрока. И чтобы победить его, ты должен перевесить его ставку своей? — предположила Ана.
Она была не совсем права, и это «не совсем» могло стать разницей между жизнью и смертью. Одиссей нахмурился, пытаясь понять, как рассказать важное Ане с Афиной и ничего не открыть соперникам? Призрачный лик богини смотрел на него со спокойным интересом. Ну разумеется: она читает его микро-мимику так же легко, как биение сердца и всплески химических реакций. Хорошо и удобно быть техно-богом в окружении менее развитых существ. Афина заметила реакции Фокса и поняла, что он хочет что-то сказать.
Детектив отвернулся от Охотека, чтобы какое-нибудь хитрое устройство или умный ИИ в распоряжении квинтиллиардера не прочли его послание по губам, и беззвучно прошептал одну фразу. Афина посмотрела на человека с благодарностью и смежила веки, как будто сделала ему дружеский поклон. Но они с этой женщиной были вовсе не друзья.
Их многое разделяло: соперничество в великой Игре, старая вражда родов и нынешняя предназначенность Афины для огромной власти — при нежелании Фокса иметь с властью ничего общего. Но всего сутки назад эта женщина отдалась ему и призналась в любви. А любовь выше законов и правил, она правило и закон сама в себе, с ней нельзя не считаться. Одиссей уже видел, как ненависть или любовь одного человека к другому меняет судьбы отдельных миров и целых звёздных империй. А ещё он помнил, какой Афина была в его руках, такое нельзя подделать. Он не мог относиться к ней, как к чужой — хотел он этого или нет, Афина стала своей. Человек без апгрейдов был старомоден, и для него близость значила больше, чем просто мимолётный жест. Куда больше.
Так и получалось, что Фокс влюблён в Ану, но уже не может равнодушно относиться к её старшей версии, с которой они разделили не просто наслаждение и страсть — а единение, пусть и краткое, но ярчайшее в его жизни за много лет. И единственное за короткую жизнь Афины.
В общем, ситуация с девушкой и богиней была запутаннее, чем щупальца Схазмы. Зато на её фоне новое испытание Древних казалось умеренно-простым. Впрочем, именно четвёртый символ был довольно сложен: он вмещал усреднённое веретенообразное тело, четыре маленьких круга слева внизу, выстроенных в диагональ, и четыре справа: два самых верхних были синие и целые, а два нижних расколоты и серы.
— Ну тут очевидно! — рассмотрев изображение, пшикнул Свийс. — У чьей статуи правая ладонь, то есть, чаша, по итогам испытания выше будет, те и пройдут в финал. А двое недотянувших отправятся в бездну.
