Так продолжалось еще две недели, пока Гумилев не приказал отменить таежные дежурства.
Однажды к Андрею напросился на прием его пресс-секретарь Царьков.
— Андрей Львович, я на минуточку.
— Да-да, проходи, Стас, — рассеянно сказал Гумилев, просматривая биржевые сводки. — Что у тебя?
— Вы помните выпуск «Битвы экстрасенсов», в котором шла речь о вашей супруге? Так вот, на меня вышел человек с канала ТНТ. Сказал, что в эфир вышло далеко не все из того, что было отснято…
— И кому нужна эта чушь? — перебил его Андрей.
— Последняя их колдунья, бабка Мавра, оказывается, много говорила о вас. О том, что кто-то вас приворожит или как-то обманет. Про какую-то девушку с тайным лицом. Про какой-то огонь, взрыв — и еще много чего. Человек с канала говорит, что у него есть диск с полной записью.
Андрей задумался. Пресс-секретарь не знал, что старушка с по-детски голубыми глазами вызвала у Гумилева некое подобие доверия. Андрей даже поручил своей службе безопасности разыскать колдунью. Однако поиски не дали результата. В заброшенной деревеньке в Ярославской области, где раньше жила бабушка Мавра, выяснилось — после съемок программы старушка домой не вернулась. Ни через знакомых, ни через постоянных клиентов колдуньи ее тоже найти не удалось.
— И сколько этот твой человек хочет?
— 15 тысяч долларов за диск.
— А он себя не переоценивает?
— Вообще телевизионщик очень боится — говорит, все исходные записи программы были удалены. А он себе сразу после съемок все скопировал, чтобы маме показать — она у него фанатка «Экстрасенсов». А уже потом выяснилось, что кто-то специально вычистил все, что осталось за рамками эфира!
— Да брось. Скорее всего обычное телевизионное разгильдяйство. Ты вспомни, сколько журналисты нам записей запороли? Давай сделаем так. Пусть присылает свой диск — я посмотрю. Если посчитаю нужным — дам ему премию. Нет — верну диск.
— Смешно, — с каменным лицом сказал пресс-секретарь.
Гумилев сидел за столом в гостиной и обедал в компании Арсения Ковалева. В первые дни после возвращения из «Алых зорь» он потерял аппетит и съедал за сутки лишь несколько ломтиков своего любимого овечьего сыра или чашку овощного супа. Потом все понемногу наладилось — вернее сказать, Гумилев заставил себя. Впрочем, внешне он никак не изменился, и журналисты, дежурившие возле входа в его корпорацию, делали снимки цветущего миллиардера. Сопровождались они однотипными подписями: «Андрей Гумилев продолжает заниматься бизнесом и не выглядит убитым горем из-за пропажи его жены».
На журналистов Андрей тоже плюнул и даже велел службе безопасности не гонять их, особенно после того, как одному наглому папарацци разбили камеру, отчего тот поднял крик и дошел с жалобами едва ли не до Страсбурга. Но назойливых журналистов становилось все меньше — никаких новостей о пропавшей жене Гумилева не поступало, а кормиться бесконечно одним и тем же они не умели. Так что скоро уже некого стало и прогонять.
Поэтому обед проходил спокойно, словно ничего особенного и не случилось. Новая кухарка, Зинаида Васильевна, была коренной москвичкой и раньше работала на кремлевской кухне — ее трудовой стаж там начался еще при молодом Леониде Ильиче Брежневе. Потому она, помимо кулинарных талантов, обладала важнейшим умением не слышать и не видеть ничего лишнего. Вот и сейчас Зинаида Васильевна с улыбкой бесшумно внесла второе, бесшумно поставила его на стол и так же бесшумно исчезла. Иногда у Андрея появлялось ощущение, что его обслуживает некий домашний робот, заговаривающий лишь затем, чтобы уточнить меню. Но, памятуя о подлом поступке Ларисы, Гумилев старался не обращать на это внимания.
Накануне обеда они с Ковалевым просматривали документы об испытании искусственного интеллекта в полевых условиях, и Андрей психовал из-за проволочек, возникших по вине бюрократов из Air France.
— Для человека, у которого пропала без вести любимая женщина, ты слишком много думаешь о контрактах, — заметил Арсений, разрезая исходящий ароматным паром мясной рулет с перигорскими трюфелями. — Я бы на твоем месте и думать не смог о работе! Какой, к черту, искусственный интеллект, какие самолеты? Неизвестно даже, жива она или нет. Может быть, Ева в плену у этих волосатых дикарей. Ты же их сам видел — да я бы с ума сошел от беспокойства!
— Вот потому, Арсений, это все принадлежит мне, — Гумилев как-то неопределенно махнул рукой. Его жест мог относиться как к пространству гостиной, так и к городу за большим окном. — Потому моя корпорация переживет любой кризис. И потому ты никогда не потянул бы все это. Ты хороший человек, Арсений, ты мой друг, но без меня ты сидел бы в каком-нибудь занюханном НИИ или, не знаю, в супермаркете охранником бы работал, там платят больше.
— Андрей… — Ковалев был не готов к такой жесткой отповеди.
— Обидел тебя, понимаю, — продолжал Гумилев. — Но не нужно учить меня, как переживать потерю Евы. Для того, чтобы испытывать горе — настоящее горе — не нужно заламывать руки, сходить с ума, бухать и забивать на работу. Это уже не горе — это самолюбование. Мол, посмотрите, как я страдаю! Я — настоящий человек, я способен глубоко чувствовать! Пожалейте меня!.. Не дождетесь! Это я не тебе говорю, это я им, — Гумилев снова ткнул пальцем куда-то в сторону окна, — им говорю!
Арсений испуганно смотрел на него, бросив еду.
— Помнишь фильм «Москва слезам не верит»? Гоша там в запой ушел с горя, Баталов его еще играл. Вот мужик — погоревал, выпил и снова пошел вперед. И женщину свою вернул. Помнишь, нет?
— «А что вообще в мире делается? — Стабильности нет. Террористы снова захватили самолет», — неожиданно ответил цитатой из фильма Ковалев. Гумилев оторопел, а потом рассмеялся. Перегнувшись через стол, хлопнул Сеню по плечу и сказал:
— Ты ешь, а то остынет. Васильевна отлично готовит.
Гумилев не стал говорить другу, что он намеренно отказался от любых лекарств, которые могли бы притупить все чувства. Что-то страшное пыталось пробиться в его сердце, душу, рвало его, царапало, истязало, но так и оставалось где-то на входе, не проникая внутрь.
Семейный врач привез ему целую аптечку снотворных, транквилизаторов и антидепрессантов. Андрей не открыл ни одной из упаковок. Точно так же он не притрагивался к спиртному — открытая однажды бутылка солодового шотландского «Дан Эйдан Дангласс» так и стояла едва початой.
— И давай договоримся, Арсений: если тебе надо читать мораль и впадать в душевные терзания, делай это в мое отсутствие и, соответственно, с кем-нибудь другим. Может, тебе к психоаналитику сходить? Полежишь на тахте, послушаешь тихую музыку.
