Лучший исторический детектив – 2 - Александр Балашов

Романтики, конечно, тоже ставят цели. Но какие-то нелепые и совершенно непрактичные, несмотря на их «высокость». Такие, как обещанный к 1980 году «коммунизм». В фантазиях далёких от «научного коммунизма» сограждан, начиная с объявленного всем года, из кранов на шестиметровых кухнях потечёт фруктовое вино и жигулёвское пиво. А в рот (на закуску) начнут с облупленного потолка падать засахаренные райские яблочки из бабушкиного варенья. И кругом — сплошной рай: РАЙисполком, РАЙком партии, РАЙонный суд.

Впрочем, чем бы занимался суд в раю, Мария Сигизмундовна так и не придумала. Хотя и последнему дурню в обманутой стране было ясно: в Раю земному суду места нет. Нет человеческих пороков — нет и преступлений. А коли так, то нет и работы для правоохранительных органов и законников всех мастей. Так что отсрочка в приходе «объявленного коммунизма» спасли в СССР тысячи судей, законодателей, следователей и в целом органы внутренних дел от неизбежной безработицы.

Лаврищев считал, что можно жить и без всяких там высоких и не очень высоких целей в жизни. Просто жить — это, считал следователь, не раз рисковавший своей жизнью, уже великий дар. Чего тут огород городить из высоких и частенько лживых слов…

— Знаешь, Маша, — как-то сказал он, выслушав лекцию жены о его полной неприспособленности к рыночной жизни, где человек человеку — конкурент. — Знаешь, Маша, для меня счастье в одном: был бы на свете человек, кому от тебя нужно только одно.

— И что же это такое — «одно»?

— Чтобы ты был жив и чтобы у тебя всё было хорошо.

— И у тебя такой человек, конечно, есть, — со злой иронией в голосе предположила супруга.

— Есть, — кивнул Лаврищев. — Это моя мать.

— Ах да! — воскликнула Мария Сигизмундовна. — Я совсем забыла, что раз в году вы пишите друг другу письма. Похожие друг на друга, как милицейские протоколы под копирку. Эпистолярный жанр, друг мой, — атавизм. Купил бы ей мобильный телефон и позванивал бы в своё Гуево или эсэмэски слал…

Лаврищев вздыхал:

— Там зона неустойчивого приёма. Да и не технического склада моя мать… Слова улетают, написанное остаётся. Письмо — документ времени, а СМС — иллюзия документа.

Супруга пожимала плечами:

— Я ещё раз убеждаюсь, какой ты раритетный экземпляр. Утопист по складу ума. Консерватор, короче.

Лаврищев улыбался:

— Консерватизм — это борьба вечности со временем. Горжусь, ваша честь, данной мне характеристикой.

Однако упрёк жены был явно не по адресу. Игорь Ильич ни о чём таком утопическом никогда не грезил. Он — «просто работал». Сначала в Судже, маленьком райцентре под Курском, потом за усердие в «деле поимки хулиганов и бандитов» пошёл на повышение — перевели в Курск. Женился он сразу же после армии, когда поступил на службу в суджанскую милицию. Ему шла к лицу милицейская форма. «Нашему молодцу — всё к лицу!» — всплеснула руками мать, когда Игорь в парадном кителе и новеньких хромовых сапогах приехал домой, в деревню Гуево. Сын тогда поправил: «В милиции, мама, говорят — нашему подлецу — всё к лицу».

В Судже, в Гончарной слободе (так этот район назывался спокон века), он встретил девушку Галю Деревянко. Красивая, фигуристая Гала, как её называли в районе, работала официанткой в единственном суджанском ресторане. Не прошло и трёх месяцев после их «торжественной росписи» в ЗАГСе, как Гала, забыв про свой новый статус жены и верной спутницы жизни, вернулась к привычной жизни, не отличавшейся целомудрием. Вдино, права была мать Лаврищева, не раз говорившей, что запретный плод всегда сладок. О той, прежней жизни Галы, сержант милиции Лаврищев ничегошеньки не знал: у молодого милиционера, впервые ощутившего сладостную близость с женщиной, просто не хватило времени, чтобы узнать будущую жену получше. А, быть может, он просто не хотел знать то, что знали многие «на районе». Узнал, когда в той же Гончарной слободе, где он и встретил Галу, Игорь, участвуя в своей первой серьёзной операции, вытащил в одних трусишках свою благоверную из воровской блат-хаты. Там она ублажала сразу трёх изголодавшихся по бабам зеков, сбежавших с зоны. Тогда он первый (и, как надеялся, последний) раз ударил женщину. Ударил, когда выводил уже одетую Галу из хаты на улицу…

На улице было холодной, шёл снег, а Гала, накинув на комбинацию шубку, вдруг обернулась и «со значением» подмигнула Игорю, как это делают неразборчивые в клиентах вокзальные проститутки. И тогда он ударил её. Ударил и испугался, увидев, как из носа близкой и, как ему ещё вчера казалось, любимой женщины закапала на белый снег алая кровь. С того момента он не переносил женских слёз и кровавые следы, где бы их ни встречал следователь Лаврищев за свою долгую профессиональную жизнь.

С Галей он развёлся только через три месяца. Да и то по требованию своего милицейского начальства. И если бы не начальство, которое не терпело пятен на мундирах сотрудников, Лаврищев вряд ли бы вообще разошёлся с первой в его половой жизни женщиной. Других партнёрш он пока просто не знал и, скорее всего, со временем простил бы «моральное падение» своего «Галчонка». Но, как известно, история (даже, если это и аморальная история) не имеет сослагательного наклонения.

Заместитель начальника ГОВД по политической части майор Бурцев, считавшийся в суджанском ОВД умным человеком, так как имел незаконченное высшее образование, прочёл молодому сержанту Лаврищеву нудную нотацию. Он с час бубнил ему о том, что жена советского милиционера, как и жена цезаря, должна быть вне подозрений. И что сегодня «эта наводчица» изменила ему, а завтра родину продаст. За сущие гроши продаст, не поперхнётся. С этой мыслью Лаврищев в общем-то был согласен, хотя, странное дело, коварную изменщицу Галю, которой хотели припаять срок как воровской наводчице, ему было жалко. Ненависти не было, а вот жалость была. Благодаря Игорю, который не стал мстить, подтасовывать и передёргивать факты, Галю не посадили. А вот у Лаврищева неприятности по работе возникли.

— Если хочешь чего-то добиться в нашем деле, — сказал ему после «разбора полётов» майор Бурцев, — то ты должен всячески изживать в себе свой главный недостаток.

— Какой? — виновато спросил Лаврищев.

— Жалостливый ты больно, парень. А это нехорошо. Богиня правосудия, она с мечом и завязанными глазами. С мечом возмездия, понял?

— А глаза кто ей завязал?

Заместитель начальника по политической части с прищуром посмотрел на Игоря.

— Скульптор, вот кто!

— А если бы повязка была прозрачной, — сказал Игорь, — то