Ознакомительная версия.
В 301-ой палате я коротко рассказываю заведующему отделением и врачам о больных, начиная слева.
— Больная Якимова, диагноз — обострение хронического пиелонефрита, с клиническим и лабораторным улучшением готовится сегодня на выписку. Больная Сидорчук, тридцать девять лет, диагноз — впервые выявленная артериальная гипертензия второй степени, риск два. Проводится обследование и подбор препарата для гипотензивной терапии. Больная Мамалыгина, тридцать два года, диагноз — подострый панкреатит, морбидное ожирение.
Все врачи смотрят на жирную женщину и на тумбочку, заставленную пищей.
— Ей нельзя все это кушать, — говорит Леонид Максимович с искренним недоумением в голосе.
— Я знаю, но женщина думает иначе, — говорю я, и смотрю на больную.
До женщины доходит, что люди в белых халатах говорят про неё, и она протягивает руки, словно пытается защитить свою тумбочку от посягательств врачей, и уверенно говорит:
— Пусть пока тут стоит. Вы меня полечите, мне станет лучше, и я это съем.
Леонид Максимович, лицо которого неожиданно напряглось, резко поворачивается и выходит из палаты. Все остальные так же быстро покидают помещение, и только я остаюсь. Глядя на Мамалыгину с улыбкой, я говорю задумчиво:
— Ох, тяжело будет санитарам из морга.
И тоже выхожу из палаты, зная, что женщина еще долго будет думать над моими словами, и вряд ли поймет их.
Когда я прихожу в ординаторскую, доктора уже отсмеялись. Леонид Максимович, вытирая слезы, спрашивает:
— Слушай, Михаил Борисович, ты хотя бы попытался заставить её убрать продукты?
— Нет, а зачем?
— Ну, тогда ты не вылечишь её никогда.
— Её никто не вылечит, — говорю я меланхолично.
Леонид Максимович, стерев улыбку с лица, смотрит на меня и говорит:
— Почему вы, Михаил Борисович, опоздали на работу?
Я улыбаюсь.
Я смотрю в глаза заведующего отделением и говорю:
— Наверное, у меня есть на это причина, но я почему-то никак не могу вспомнить, какая. Может, я переводил старушку через улицу или спасал женщину от хулиганов. А, может, увидев пожар, я бросился в огонь и вынес всех людей, которые задыхались в огне. Выберете сами причину, Леонид Максимович. Какая причина вам больше понравится, так и будет.
Я вижу, как заведующий, нахмурившись, открывает рот, чтобы сказать, что он думает о моем поведении, но я его опережаю:
— Я просто проспал, Леонид Максимович. Этого больше не повторится.
Напряжение с его лица спадает. Заведующий отделением встает и, кивнув, выходит.
Заверни говно в красивую обертку на глазах у всех, скажи, что это вкусная конфета, и — тем, кому выгодно видеть дерьмо конфетой, примут эту ложь.
Я ухожу из отделения рано. Выйдя на больничный двор, я иду под дерево и сажусь на лавочку. Солнце еще высоко, и в тени раскидистого тополя мне хорошо. Я жду, когда придет Оксана. Я уверен, что сегодня она придет, поэтому спокойно сижу и смотрю на обычную жизнь больницы.
На балкон четвертого этажа вышли покурить трое больных из пульмонологии. Гулко кашляя на весь двор, они прикуривают от одной спички, и, перемежая разговор кашлем, о чем-то говорят. Обычная ситуация — попробуй спасти от смерти фанатично упертого человека, вырывшего себе могилу по пояс и продолжающего копать дальше.
Две медсестры из аллергологического отделения идут в сторону столовой. Я, глядя на их пышные формы, думаю, что их общая масса никак не меньше двух сотен килограмм. И однажды я видел, что они кушали в столовой — овощной салат с двумя кусками хлеба, суп и котлету с пюре с тремя кусками хлеба, стакан сладкого чая со сдобной булкой. Не то, чтобы я считал количество съеденного, но сам процесс поглощения пищи был настолько интересен, что я тогда просидел со своим салатом лишних тридцать минут.
На лавку перед входом в патологоанатомическое отделение сел санитар Максим и закурил сигарету. Судя по всему, его рабочий день сегодня закончился. Я только один раз заглянул в его глаза, года два назад, и не увидел там ничего — Максим, как робот, выполнял свою работу, совершенно не задумываясь о жизни и смерти. Возможно, он родился таким, а, может быть, это морг так изменил его мироощущение. В любом случае, именно тогда Максим, как личность, для меня престал существовать.
Старшая медсестра из эндокринологического отделения с толстой стопкой историй болезни прошла быстрым шагом в направлении административного корпуса. Насколько я слышал, в больнице сейчас работают представители одной из страховых компаний, от которых зависит зарплата медицинских работников и материальное обеспечение больницы. Работать сейчас в медицине становится все хуже и хуже — о качестве работы врача судят по тому, как он написал историю болезни, а не по факту излечения больного. Главное, правильно написать и громко отрапортовать, а не помочь и вылечить. Никого не интересует больной человек, пока он не умер, и его родственники не подали в суд. Никому нет дела до того, что врачу нечем лечить, так как у больницы нет денег для покупки необходимых лекарств, и ни в коем случае, нельзя предлагать больному самому купить нужные препараты — в нашем гуманном законодательстве есть закон о бесплатной медицинской помощи.
Когда-то, много лет назад, у меня возникали мысли о том, что бы я мог сделать для медицины и, конечно же, для людей. Сейчас, и уже достаточно давно, я даже не думаю о том, чтобы что-то изменить. В мире теней бессмысленно оказывать помощь тем, кто не ценит её.
Я вижу Оксану, которая идет ко мне. Она улыбается, и я улыбаюсь в ответ.
— Здравствуйте, Михаил Борисович, — говорит она.
Я отвечаю на приветствие и спрашиваю, как дела.
Мы некоторое время говорим на отвлеченные темы, а потом Оксана говорит:
— Михаил Борисович, я подумала и решила, что все равно пойду учиться в медицинскую академию.
Я киваю. Почему-то я не сомневался в том, что она скажет эти слова. Я смотрю на неё и спрашиваю:
— Оксана, скажи мне честно, у тебя бывают странные видения, словно ты видишь то, чего не может быть в этом мире?
В глазах девушки появляется удивление. Она наклоняет голову набок и, прищурившись, говорит:
— А вы откуда знаете?
— Вижу в твоих глазах, — отвечаю я честно.
Она молчит.
— Расскажи мне об этих видениях, — прошу я Оксану.
— Они абсолютно нереальны, — говорит девушка и отводит глаза, — порой они меня пугают до такой степени, что я прячусь дома в ванной комнате. А иногда они заставляют меня забыть, где я нахожусь, и кто я. Это, как увлекательный сон, из которого я хочу вырваться, и никак не получается. Это, как кошмар, в который я хочу возвращаться, и боюсь этого желания.
Ознакомительная версия.
