— Говорят о нас часто: ловите мышей! а хотел бы я, чтобы какой-нибудь человек попробовал посидеть, как дурак, не шевелясь и почти не дыша, над норкой час или два, — а мышь возьмет, да и не выйдет! Хорошую бы он скорчил гримасу, я уверен. Заветнейшее мое желание заставить ловить мышей Оксану. Ну, для такой ли жизни я воспитан? Я, привыкший валяться по мебели и кроватям, меняя место по своему капризу, есть разнообразное сырое мясо, пить сливки, и, как одолжение, попробовать особо вкусный суп, и вдруг все это кончилось! Я предоставлен самому себе, — глубоко вздохнул Пушок.
По комнате деловито прошел Бобка, посмотрел на пригорюнившегося Пушка, с которым еще так недавно со звонким лаем по целым часам носился по комнатам и саду, и жаль ему стало старого товарища веселых игр.
— Перестань бесплодно скучать, Пушок, — ласково под-визгнул Бобка, виляя хвостом. — Хозяйки не вернешь, нужно приспособляться к иной жизни!
— Почему тебе кажется, что она не вернется?
— Если бы ты не прятался от одетых в черное чужих людей, приехавших на невиданном экипаже, запряженном лошадьми в черных попонах, а побежал бы, как я, за ними, когда они поставили на эту колесницу ящик с хозяйкой, то увидел бы страшную, невиданную картину. Знаешь ли ты, что они заколотили этот ящик, где лежала, вся убранная цветами, наша милая хозяйка, и зарыли ее в глубокую, глубокую яму…
— Я ушел потому, — не признался в своем страхе к одетым в черное людям кот, — что этот несносный старик в сияющей одежде снова накадил в комнатах каким-то пахучим дымом. А если ты бежал до самой ямы, где ее зарыли, почему не сказал мне? — мы бы общими силами попробовали освободить ее ночью, пригласив на помощь кривоногую безобразную Мими, за которой ты без стыда бегаешь, и если бы не боялся хлыста ее хозяйки, то..
— Не будем считаться, — перебил Бобка, — я остался там, пока все не ушли из этого сада, и принялся раскапывать яму. Неужели ты не заметил, что я не возвратился до утра. Я всю ночь, почти без отдыха, копал и докопался уже глубоко!
— Ну и что же?
— Чуть свет обходил сад человек, который ее закапывал, кричал неслыханные слова и опять привел все в прежний вид. На следующий вечер я вернулся к этой страшной яме, но и этот ужасный человек спрятался где-то близко, и едва я увлекся работой, а главное, углубился в землю, он набросился на меня. У меня долго не заживала перебитая нога!
— Так вот почему ты лежал два дня, а потом долго скакал на трех лапах. О, тогда я ни за что не пойду ее откапывать… пусть лежит там, сколько ей угодно. А как ты думаешь дальше устраивать свою жизнь?
— Что ж моя жизнь! нужно мириться с тем, что есть. Хозяйка очень любила своего сына, да и он часто ласкал тебя и меня; будем служить ему изо всех сил!
— Фырь-фр-фр, — презрительно засмеялся кот, — служить ему за блюдечко сливок, да еще изо всех сил! О, я не так глуп, можешь этому верить!
— Что же ты собираешься предпринять?
— Я уже предпринял!
— Поделись со мной, если не секрет.
— Какой же секрет, когда я делаю это открыто. Вот уже несколько дней я осматриваю соседние дома. Не забывай, что я чистокровный ангорец; посмотри на мою шелковистую длинную шерсть и на широкий, увенчанный кисточкой хвост; во всяком доме меня примут с восторгом. Меня уж несколько дней ласкают и кормят вкусными вещами дети из большого серого дома; но я не хочу жить, где есть эти дети: они вечно пристают и не дают полежать спокойно. Я приглядываю, нет ли где дома, как был у нас, и если найду, в тот же миг переселюсь!
— И не жаль тебе старых друзей!
— Друзей? Фр-фр-фр. Как ты наивен! Люди — самые неблагодарные существа на свете, и я имею этому неоспоримое доказательство!
— Какое?
— А ты разве забыл Белянку? Сколько раз мы слышали, как ее называли кормилицей семьи; и на самом деле: какими прекрасными сливками она нас кормила; какое молоко, какой творог мы ели — и помнишь ее смерть?!
— Нет, меня тогда нечаянно заперла в чулан Оксана!
— Ну и счастие твое. А я в то время сидел на сеновале и видел в щелку все!
— И что же?
— Белянка была очень больна, лежала на боку и стонала. Пришел чужой человек и длинным блестящим ножом перерезал ей горло!
— О, как ужасно! Может быть, этого не знали наши хозяева?
— Не утешайся, мой милый, хозяйка следила за тем, как ее закапывали в яму!
Громкий звонок прервал их разговор.
Пришел Зенин.
С радостным визгом бросился к нему Бобик, стараясь достать и лизнуть ему руки. Кот презрительно щурился… Зенин с тоской оглядел комнату. Как без мамы все стало пусто и грустно… Бедные животные; вы тоже заброшены, нет вашей баловницы, а я редко бываю в доме!
Отстранив рукой радостно прыгавшего Бобика, просунул сквозь прутья клетки палец, погладил канарейку, посмотрел, есть ли у нее вода и корм и, нагнувшись к свернутому клубочком пушистому котику, нежно погладил его по спинке, и, посадив его к себе на плечо, прошел в кабинет.
Из кухни раздавалась тягучая заунывная песня:
Ах, як болит мое сердце,
Сами слезы льются…
… — Бедная, веселая Оксана, и она теперь поет только о слезах и горе. Как бы в подтверждение его мысли, Оксана продолжала:
Где ты милый, чернобривый,
Где ты, отзовыся,
Тай на мою злую долю
Прийди, подывыся!
— Нет, я больше этого не могу! — вскочил Зенин. — Лучше уйти из дому!
В это время раздался звонок, и пришел Орловский. Сброшенный с колен Пушок сердито взглянул на молодого хозяина, презрительно отряс лапки и ушел спать на мягкий диван. Зенин приказал подать чай, и полилась между друзьями деловая, захватившая их беседа. Бобик сел на зад-ния лапы и, не спуская глаз с хозяина, старался понять его слова и быть готовым исполнить всякое его приказание.
* * *
— Вот, посмотри, что я нашел в карете Данилова под сидением, — вынул Зенин из ящика стола тонкий носовой платок без всякой метки; он издавал странный запах: очень легкий, но усыпляющий.
— Смотри, не нюхай сильно, — протянул он платок Орловскому, тот осторожно понюхал его и положил на край стола.
— Запах так слаб, что его мог свободно не почувствовать Данилов, садясь в свою всегда надушенную карету!
— Но тогда кто-то должен был открывать эту карету, а бедный Васильев утверждает, что он не отходил от автомобиля и не спал!
— Да, бедняга делает все, чтобы погубить себя; с тем большим усилием мы должны искать истинного виновника!
Под шум разговора Бобик, понявши, что для его хозяина громадную важность составляет запах вынутого платка, подошел к столу и, прижавшись носом к платку, сильно потянул воздух. Исходивший от него запах одурманил бедного пса, и он не раз и не два сильно чихнул и даже потер нос двумя лапами. Оба друга невольно расхохотались. Но когда отчихавшийся Бобик хотел еще раз приблизиться к платку, Зенин прикрикнул на него, отгоняя прочь.
