– Так и знала, что спросишь, – тонко улыбается Элисон.
– Просто интересно.
– Генри, – начинает она, когда паренек выставляет перед нами две чашечки кофе, – позволь тебе кое-что сказать. Ты можешь целую вечность заниматься этим делом, открыть все тайны, проследить жизненный путь потерпевшего до самого рождения или до рождения его отца и деда. Но мир все равно погибнет.
– Да. Да, понимаю. – Мы уже устроились в уголке эрзац-кофейни, примостились за старым пластмассовым столиком, который выдвинул для нас Доктор Кофе. – И все-таки, откуда пятипроцентная неуверенность в твоем анализе?
Элисон вздыхает и снова выдает ту саркастическую гримаску с чуть заметным закатыванием глаз.
– Пять процентов вот откуда: чего ради этот Туссен набросился на тебя с пепельницей и пустился бежать? При трех вооруженных полицейских в комнате? Это жест отчаяния, рывок.
– Макгалли пригрозил ему смертью.
– В шутку.
– Он не знал и перепугался.
– Конечно-конечно, – она задумчиво покачивает головой. – Но ты в этот самый момент обещал ему арест по пустяковой статье.
– На две недели. За модификацию двигателя. Символически.
– Да, – соглашается она. – Но даже по символическому поводу вы бы обыскали дом, верно?
Элисон замолкает, чтобы отхлебнуть кофе. Я пока к своему не прикасаюсь. Смотрю на нее, думая: «Ох, Пэлас! Ох, Пэлас, это надо же!» В кафе заходит новая посетительница – студентка, судя по возрасту. «Привет тебе, смертная!» – встречает ее Доктор Кофе, раскочегаривает свою машину, а девушка бросает кофейное зернышко в стаканчик с надписью «Европа».
– Так что пять процентов есть, – возражает Элисон, – но ты же знаешь, что говорят насчет шансов.
– Да. – Я пробую кофе – и вправду великолепный. – Да-да-да…
* * *Я завелся, сам чувствую. Кофе, утро. Пять процентов. Девяносто третья северная, пятьдесят пять миль в час, восемь утра. На трассе моя машина единственная.
Где-то между Лоуэллом и Лоуренсом телефон набирает три палки, и я звоню Нико. Бужу ее дурным известием: Дерек вляпался в какую-то ерунду и его не отпустят. Я смягчаю подробности. Я не произношу слова «террорист». Я не упоминаю о тайной организации, не рассказываю о Луне. Просто передаю слова Элисон про нынешнюю военную юстицию: Дерек помечен ярлыком, означающим, что никуда его не отпустят.
Я говорю сочувственно, но без обиняков. Вот так обстоят дела, сделать больше ничего нельзя. Я готовлюсь к слезам или яростным упрекам с обвинениями.
Но она молчит, и я смотрю на экран, проверяя, не пропала ли сеть.
– Нико?
– Да, я здесь.
– Ты… ты поняла?
Я качу на север, точно на север, через границу штата. Добро пожаловать в Нью-Гэмпшир. Живи свободным или умри.[3]
– Да, – отзывается Нико, затянувшись в паузе сигаретой. – Поняла.
– Дерек, по всей вероятности, проведет оставшееся время в той камере.
– Ладно, Генри, – говорит она, словно раздосадованная моей назойливостью, – усвоила. Как повидались с Элисон?
– Что?
– Как она выглядит?
– А-а, хорошо, – говорю я. – Отлично выглядит.
И тут разговор плавно переходит в другую тональность, и она рассказывает, как ей всегда нравилась Элисон. Мы вспоминаем прежние времена, когда вместе росли, и первые дни в доме деда, и поздние посиделки в подвале. Я не замечаю пейзажа за окном. Мы болтаем, как раньше, как двое детей, брат и сестра, в реальном мире.
К окончанию разговора я почти дома, я проезжаю южную окраину Конкорда, а мобильник по-прежнему держит сигнал, поэтому я решаюсь сделать еще один звонок.
– Мистер Дотсет?
– Привет, малыш. Я уже знаю о детективе Андреасе. Господи…
– Я понимаю. Понимаю. Послушайте, я хочу еще раз туда заглянуть.
– Куда заглянуть?
– В дом на Боу-Бог-роуд. Где мы вчера пытались арестовать подозреваемого по делу о самоповешении.
– А да, хваткие вы ребята! Если не считать, что застрелили парня.
– Да, сэр.
– О, а ты слышал про тех наркош в Хенникере? Парочка мальцов на мотоцикле катила за собой на буксире чемодан на колесиках. Полиция штата их задержала и обнаружила полный чемодан «эскопета» – маленьких мексиканских дробовичков. Ребятки катались с грузом оружия на пятьдесят тысяч долларов.
– Ого!
– Во всяком случае, по нынешним ценам.
– Угу. Так я, Денни, сейчас заеду в тот дом, посмотрю там еще раз.
– В какой дом?
* * *Место происшествия – уродливый домишко Туссена – обнесли лентой наспех, как попало.
Одна тонкая полоска желтого целлофана провисает между столбиками ворот, тянется к низкой ветке дуба, от него через газон к почтовому ящику. Привязана небрежно, сползает, ветер треплет ленту как флажки, развешанные в честь дня рождения.
Теоретически после вчерашней стрельбы дом должен быть заперт и обыскан патрульной группой, но у меня на этот счет большие сомнения, основанные, в первую очередь, на смастеренном спустя рукава ограждении. А во вторую, на том, что внутри все осталось на своих местах. Вся потертая и грязноватая мебель в гостиной Туссена стоит точно там же, где вчера. Легко себе представить, как какой-нибудь Майкельсон, откусывая на ходу от сэндвича с колбасой и яйцом, обходит четыре комнатушки, приподнимает подушки на диванах, заглядывает в холодильник и, зевнув, объявляет, что дело сделано.
На ковре гостиной и половицах прихожей архипелаг из черных со ржавчиной пятен засохшей крови. Моей из щеки и крови Туссена из разбитого лба и смертельных пулевых ран.
Я тщательно переступаю и обхожу их, останавливаюсь посреди гостиной. Медленно поворачиваюсь вокруг оси, мысленно делю дом на квадраты, как рекомендуют Фарли и Леонард, и приступаю к настоящему обыску. Прохожу дюйм за дюймом, если надо, ложусь на брюхо, неловко заползаю под кровать. Откопав в кладовке стремянку и взобравшись на нее, простукиваю хлипкие плитки потолка, но в щелях нахожу только волокна уплотнителя и тайные залежи пыли. Тщательно осматриваю шкаф в спальне Туссена. Что я, собственно, ищу? Выставки модных ремней на вешалке и просвета, где одного недостает? Схему мужского туалета в «Макдоналдсе»? Сам не знаю.
Так или иначе – брюки, рубашки, комбинезоны, две пары сапог и больше ничего.
Пять процентов, по расчетам Элисон. Пять процентов.
Дверца рядом с кладовой ведет на бетонную лесенку без перил – спуск в полутемный подвал с единственной лампочкой, болтающейся на проводе. Рядом с большим остывшим котлом собачье место: матрасик, изжеванные резиновые игрушки, начисто вылизанная миска для еды и вторая, с лужицей мутной воды на донышке.
– Бедолага, – вслух говорю я, и он тут же появляется. Гудини, как по волшебству, возникает на верхней ступеньке. Башка всклокочена, желтые зубы оскалены, глаза навыкате, в белой шерсти серые колтуны.
