— Она борется сама с собой и обманывает его. Но она — его спасение, — бормотала старушка. — Ее глаза разного цвета. Вижу зеленый и голубой. Так они узнают друг друга.
— И у второй женщины тоже разноцветные глаза? Я уже совсем запутался. Вы о ком сейчас говорите? — ведущий все еще надеялся, что старушка его услышит.
Колдунья на секунду в испуге закрыла невидящие глаза, замотала головой. Голос набрал еще большую силу.
— Взрыв, я вижу взрыв! Огонь, опасность и страшный холод. Ему не стоит беспокоиться, его ведут и оберегают. Мужчину ждет путь. Ледяной и опасный. На пути смерть и потери. Там он встретит свою судьбу, узнает свое предназначение. У него великое предназначение!
Выкрикнув последние слова, Мавра высоко вскинула тонкие морщинистые руки, напоминавшие скорее птичьи лапки, и навзничь повалилась так, что Пореченков не успел ее подхватить. Камера тут же ушла куда-то в сторону, упершись в пол, а потом изображение исчезло.
Андрей остановил диск.
Марго быстро стала кем-то вроде друга семьи, ничем не напоминая обслуживающий персонал. С Андреем она держалась дружелюбно и просто, при этом всегда сохраняя дистанцию — например, называла по имени-отчеству. С прислугой была приветлива, но это была приветливость хозяйки дома: Марго каким-то особым образом давала понять, что она не чувствует себя ровней с горничными и уборщицами, умудряясь при этом никого не обидеть. За пару недель в нее влюбились буквально все: Зинаида Васильевна готовила ее обожаемые эклеры, горничная следила за ее одеждой, как будто это было в порядке вещей. Водители безропотно гоняли на мойку маленький «фиат», который Маргарита купила на выделенные Гумилевым «подъемные», несмотря на то что он предлагал ей пользоваться автомобилями из своего парка.
Маруся же и вовсе ходила за няней хвостиком. Девушка стала для нее истиной в последней инстанции — половину своих фраз Маруся теперь начинала со слов «Марго сказала…» Даже о Еве дочка стала хныкать все реже и реже, окончательно примирившись с «экспедицией на Луну».
В доме Гумилева Марго выделили гостевую спальню с гардеробной и ванной и небольшую комнату, в которой организовали кабинет, чтобы девушка могла заниматься учебой. Но Марго нечасто оставалась там ночевать — только когда Маруся капризничала, долго не могла уснуть, и няне приходилось до ночи развлекать ее сказками. В остальные дни девушка, невзирая на уговоры, уезжала на свою съемную квартиру в Москве.
Андрей тоже поддался этому общему влюбленному настроению. Находясь на работе или занимаясь делами, он и не вспоминал о Марго. Но стоило ему, придя домой, встретиться с ней взглядом, как с ним начинало что-то происходить. Усталость уходила, появлялось умиротворение и ощущение покоя. Андрею нравилось просто пить чай с Марго и болтать ни о чем. Сидя в гостиной, он всматривался в ее тонкое, нервное лицо и ловил себя на том, что все чаще останавливает взгляд на ее губах. Марго всегда улыбалась одними губами, из глаз так и не уходило непонятное отчаяние. И это ощущение трагизма вокруг молодой женщины еще больше привлекало Андрея.
При этом он видел — Марго не красавица. Ему не нравилась ее мальчишеская фигура, слишком широкий рот, угловатость в движениях. А может быть, все эти черты он замечал нарочно, чтобы избавиться от наваждения — Андрей чувствовал вину перед Евой, что так быстро увлекся другой женщиной. Впрочем, ни о каком развитии отношений с няней и речи быть не могло. Она была рядом — и этого хватало для того, чтобы для Андрея снова появилось понятие «семейного очага», исчезнувшее было из его жизни вместе с Евой. Без нее дом превратился всего лишь в место, где можно было комфортно переночевать и поиграть с дочкой.
Думала ли Марго об Андрее как-то иначе, нежели как о работодателе, отце ее подопечной? Она проводила с ним много времени, поддерживала все темы для беседы, но никогда не была инициатором вечерних посиделок. Если Андрей задерживался на работе, Марго уезжала домой, не дожидаясь его. И ему казалось, что девушка к нему холодна.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Покушение
Гумилев ехал на совершенно бесполезную встречу, где его присутствие было нужно лишь для того, чтобы засвидетельствовать почтение. Высокопоставленные чиновники, дипломаты и бизнесмены — всего человек двадцать пять — должны были собраться на международном инновационном форуме с довольно нелепым названием InnoRussia, чтобы обсудить «перспективы сотрудничества», «векторы развития» и тому подобные протокольные вещи. На подобных мероприятиях никогда не решаются важные вопросы, но все «первые лица» обязаны соблюдать деловой этикет — надевать галстуки и запонки, жать друг другу руки, говорить штампами о том, что всем давно известно, и стараться не уснуть во время круглого стола.
Плюнуть бы на все, взять Арсения и поехать на рыбалку! Не на специальные озера, где в воде плещутся лезущие сами на крючок жирные раскормленные карпы, а в пяти метрах от берега — дом с сауной. Нет, куда-нибудь на дальнюю речушку, в богом забытый район.
Чтобы застрять в дорожной грязи и вытаскивать машину, подсовывая под колеса выломанные на обочине орешины.
Чтобы облазить глинистые крутые берега в поисках раков — когда суешь в норку руку и со смешанным чувством страха и азарта ждешь, пока за палец ухватятся острые клешни.
Чтобы сидеть с удочкой долго-долго, кормить комаров, жариться на солнышке, поймать десяток пескарей и искренне радоваться этому улову.
Чтобы сварить на костре уху вместе с уже помянутыми комарами, пахнущую дымом и болотом, и съесть ее под водочку.
Андрей вдруг увидел вокруг себя то, что давно уже было для него в худшем случае докучливым, а в лучшем — незаметным фоном. Оказалось, что на улицах давно не лежит снег, и зима, которая так соответствовала его состоянию души, закончилась. Он с удивлением смотрел на неизвестно когда позеленевшие клумбы, на проснувшиеся деревья, на слепящее солнце и людей в легкой весенней одежде.
— Юр, мы не едем на Арбат, — неожиданно для себя сказал Андрей водителю.
— Да, шеф, — ничуть не удивившись, отозвался тот. — А куда едем?
На этот вопрос он еще не придумал ответа. Сейчас Андрей никуда не стремился.
Боль, вошедшая в душу, его освободила. И ему хотелось просто видеть город, людей, улицы — все то, что он не замечал в последние месяцы, противостоя своей трагедии.
— Давай выберемся куда-нибудь, где нет пробок. Куда угодно, главное — не стоять на месте. Да, и выключи музыку, пожалуйста.
Гумилев обычно любил, когда в машине играла музыка — она как будто изолировала его от внешнего мира, становилась плотным, почти осязаемым барьером из звуков между ним и другими людьми. Чаще всего он слушал классику — длинные и нудные симфонии, которые совершенно не сочетались с обыденным пейзажем за окном «Мерседеса».
