…целителей сменили священники и старцы.
Старухи.
Старики, про которых говорили, будто им в наследство осталось что-то этакое.
Одни бормотали молитвы, лили елей, кадили ладаном. Другие шептали, что, дескать, надобно крови и мазали лоб Анны откупною жертвой, и потом, после их ухода, Анна задыхалась от этой кровяной вони, которую ощущала особенно остро. И все, как один, твердили, что надобно к мастерам Смерти на поклон идти. Они, само собой, от исцеления далеки, но, как знать, вдруг да подскажут, что делать…
Если б все было так просто.
Если б…
Никанор пытался. А не выходило. Слишком мало их осталось после той позабытой уж ныне войны, а те кто был, не спешили отозваться на письма.
И не на них одних.
Пожалуй, тогда Никанор вновь осознал, что далеко не всевластен. И что денег одних недостаточно. И Анна не знала, чего ему стоило притащить к ней в палату того паренька.
— Я не уверен, что смогу извлечь его полностью, — он был молод и, будто стесняясь этой молодости, носил черные одежды и волосы красил тоже в черный. А кожу отбеливал, и Анна ощущала запах того, ею же любимого, крема на цитронах. — Слишком старое… наследное.
— То есть…
— Проклинали ее родителей, но что-то пошло не так, — мастер поморщился. — Возможно, проклятье было неоформленным. Случается, когда человек со спящим даром испытывает сильные эмоции. На них он может благословить. Или проклясть. Однако в силу неопытности, проклятье не будет сформировано. Пожалуй, именно поэтому оно и не прицепилось к ауре взрослого… да… скорее всего проклинали вашу матушку, когда она была в положении.
Матушку?
Проклинали?
За что? Что она, потратившая жизнь на посты и молитвы, могла сделать такого?
— Впрочем, это уже не важно, — тонкие пальцы мастера стиснули виски. А светлые глаза его оказались близко… так близко, что Анна испугалась. Никто и никогда прежде не смотрел на нее так пристально. — Подробные проклятья тем и опасны, что нельзя предугадать, во что они переродятся.
— Вы можете его снять?
Никанор держался в тени.
Он редко появлялся, то ли стесняясь Анны, то ли собственного здоровья. А может, как обычно, был занят.
— Я попытаюсь, — ее отпустили. — Но вы должны понимать, что тьма в ней обжилась давно. Она росла. Она развивалась. Она пустила метастазы… это сродни раку. Думаю, вы понимаете, о чем речь.
Анна понимала.
И надежда, слабая, ибо к тому времени она почти перестала надеяться, умерла. Значит…
— Я предлагаю действовать постепенно, — сильные руки перевернули ее на бок, и Анна не успела возмутиться, как пальцы некроманта прошлись по позвоночнику. Каждое прикосновение вызывало боль.
Острую.
— На первом этапе мы иссечем тело проклятья, — некромант задержался на уровне шеи. — Вот здесь… полагаю, тут основной узел. Я постараюсь удалить его, но будет больно. Если все пройдет удачно, к вам вернется способность двигаться.
Он поглаживал шею ласково, и тьма отзывалась. Теперь Анна ощущала ее в себе, плотный темный ком, который сдавил позвоночник.
— Затем я перерублю каналы, которые питают проклятье силой, и поработаю с метастазами. Нам ведь не нужно, чтобы болело сердце? А там… будет видно.
— Вы сможете убрать все?
— Я постараюсь, — ее положили и, приподняв, подтянули выше. Сунули под спину подушку. Поправили одеяло.
— Но…
— Это старое проклятье. И тьма будет недовольна.
Он смотрел на нее с сочувствием, молодой мастер Смерти, имени которого Анна не знала.
— То есть, вы не уверены.
— Не уверен. Более того, весьма высока вероятность, что что-то пойдет не так. Вы можете не выжить.
— В таком случае…
— Нет, — прежде Анна не решалась возражать супругу. Да и не только ему. — Делайте.
— Анна…
— Я не хочу и дальше так, — она нашла в себе силы посмотреть на мужа. И даже выдержать его взгляд. — Я не хочу ждать, когда я… сколько мне осталось. Оно ведь убьет меня. Рано или поздно. Так лучше рискнуть…
Ей было сложно говорить, и она сорвалась на шепот.
И слезы.
…было и вправду больно. Она ощущала и тьму в себе, и пальцы некроманта, вдруг превратившиеся в ножи. Она слышала запах собственной крови, такой острый и… гнилой.
Она бы кричала от боли, если бы могла кричать.
Но ее обездвижили. А потом, в какой-то момент, когда боль стала совсем невыносимой, некромант наклонился к ее лицу и сказал:
— Уже почти… оно злое, да… и вы молодец. Вы очень сильная женщина.
Она?
Она всегда была слабой.
…в тот раз удалось убрать центральный узел, и Анна действительно смогла шевелить, правда, лишь руками, но и то было почти счастье.
— Оно куда сложнее, чем я предполагал, — теперь мастер Смерти появлялся ежедневно. Он садился на постель и брал Анну за руки. Он гладил ее запястья, успокаивая, а потом делал надрезы, и темная густая кровь стекала в хромированный лоток. Это тоже было больно, но мастер разговаривал.
Он рассказывал о том, что в театре поставили новую оперу, которую уже окрестили скандальной, потому что там есть пара весьма откровенных сцен. И вовсе не понятно, как цензура эту оперу пропустила. Хотя, как по его мнению, так в женском теле нет ничего похабного, особенно, когда это тело упрятано за кисейными завесами.
О соловьях.
И подорожавшем мёде.
Велосипедах, заполонивших улицы, и новом самоходном экипаже, представленном на Большой технической выставке, который от прежних отличался способностью развивать просто-таки умопомрачительную скорость. Анне доводилось ездить в подобных экипажах?
Ах, у нее свой имелся… чудесно.
Иногда мастер говорил и о проклятье.
— Оно растет, пусть и медленно, — признался он однажды. После лечения мастер Смерти и сам походил на смерть. Он становился бледен и без своего крема, а лицо его характерно заострялось, как если бы мастер маялся животом. И дышать он начинал чаще.
Одежда его пропитывалась потом, а на висках вздувались сосуды.
— Когда вы окрепнете, мы попробуем убрать еще кусок. Чем меньше тьмы в вас останется, тем медленней она будет восстанавливаться.
— Спасибо.
— Не за что, — он поднялся. — Ваш муж хорошо мне платит.
Анна склонила голову. Теперь она могла это сделать, а еще могла держать книгу. И есть сама. И наверное, одно это было уже чудом.
…следующая операция прошла осенью. Анна помнит, как, лежа на столе, смотрела в окно, на старый клен, пересчитывая листья.
Семь красных.
Пять желтых. А вот тот, который прилип к стеклу, он и красный, и желтый.
…было больно. Гораздо больнее, чем в первый раз. И боль эта длилась, длилась, а пальцы мастера ощупывали ее позвоночник. Теперь Анна ощущала и его, весь, словно нарисованный в анатомическом атласе. Но она просто лежала и терпела.
Считала листья.
И думала о том, что когда-нибудь мука закончится. Когда-нибудь все заканчивается…
— Боюсь, — мастер Смерти выглядел хуже обычного. — Вы просто не выдержите. Нужен перерыв.
Анна смогла чувствовать ноги. Она бы попыталась встать, но понимала, что время, проведенное в вынужденной неподвижности, не могло не сказаться на ее организме. Ее ноги выглядели худыми и откровенно уродливыми — она, сняв одеяло, пристально разглядывала их, удивляясь, что прежде не обращала на них внимания.
— Разве проклятье не вырастет?
— Вырастет, но не до прежнего размера, — он сидел на кровати, будто в палате не было иных стульев. — Мы проведем еще несколько сеансов, убирая малые остатки из крови. Но вот остальное… перерыв не менее года. Ясно?
— И она выздоровеет? — Никанор смотрел на мастера неодобрительно.
— Нет.
— То есть?
— Даже если убрать проклятье, ее организм не восстановится. То есть, в какой-то мере восстановится, однако избавиться от всех последствий воздействия просто-напросто невозможно.
— Родить она не сможет?
— Даже… если у вас получится забеременеть, — мастер говорил с Анной, будто не замечая Никанора. — Что само по себе будет… сложно, так вот, эта беременность вас убьет. А ваш ребенок вполне вероятно родится… не совсем здоровым.
