бритвенного станка.
– Ты прав, – подтвердила Ольга с неожиданной ноткой раздражения. – Под мегаполисом, на окраине которого расположилась миссия, обнаружили целую сеть таких сооружений. Местные соединили их друг с другом коммуникациями, тоннелями с тайными выходами на поверхность. Город под городом, представляешь? На десятки тысяч человек. Колоссальный труд, но без выхлопа.
– Где же обитатели? – Еловский откинулся к спинке и поднял брови.
– Ушли, – неопределенно пожала плечами Ольга. – Видимо, поняли, что не смогут спокойно пересидеть под землей, а затем выйти на поверхность и начать все заново. Прогерия – не респираторное заболевание. Аборигены поражены ею практически поголовно.
– Вы обследовали все бункера? – поинтересовался Никифор.
– Нет, – удивилась Ольга. – Зачем?
– Ну как же? – Еловский ответил вопросом на вопрос. – Тебе не кажется странным, что, несмотря на пандемию, на Надежде до сих пор рождаются дети? Кто-то, возможно, даже передает им полезные навыки. Иначе как бы автохтоны сохранили то, что еще можно называть цивилизацией? Значит, где-то прячется обособленная группа, которая сумела найти способ либо приостановить, либо победить генное бешенство.
Ольга пару секунд с каменным лицом смотрела на Никифора, а потом вдруг задорно рассмеялась. Еловский, почувствовав неловкость, едва не покраснел.
– Ты сейчас пошутил, да? – Она прищурилась, став на миг похожей на лукавую лисичку. – Только здравомыслия ради не говори ничего подобного нашему Всеволоду Марковичу. Ты больно ранишь его чуткую душу.
– Я не собирался юморить и был абсолютно серьезен, – заявил Еловский, и искорки в глазах Ольги погасли.
– Послушай, мой дорогой групп-егерь, – она вздохнула. – Миссия находится на этой планете не первое десятилетие. Каждый, кто прибывает сюда, лелеет иллюзию открыть что-то светлое, найти путь к моментальному или монументальному спасению умирающего мира и его несчастных обитателей. Человек создан таким: он верит в чудо, даже, если законченный циник и нигилист. Многим, если не большинству, хочется результата здесь и сейчас. Но только оптимизм на Надежде очень быстро тает. Катастрофически быстро. Пропорционально численности автохтонного населения.
– Ты еще больше укрепила меня в мысли, что под городом еще остались нетронутые бункера, – резюмировал Никифор.
– Вторая группа высадки вскрыла несколько бункеров, – тон Ольги был теперь ровным, словно она зачитывала текст официального сообщения. – Пару, включая этот, обнаружили пустыми. Еще три фактически стали для аборигенов братскими могилами. Обитатели убежищ умерли под землей, так и не выбравшись на поверхность. Кто-то не решился сам, а кого-то не пустили – на месте нашли много стреляных гильз…
Координатор демонстративно повернулась к экрану, показывая, что ей больше не интересна тема разговора, но Никифор явственно ощущал, что беседа Ольгу почему-то тяготит…
…Словоохотлива нет-нет рыжая лисица, однако держит что-то в себе, недоговаривает. Тяготит это ее, но, чувствуется, координатор справляется. Плохо, конечно, выходит, по-дилетантски. Актриса бы из нее, полагаю, вышла никудышная. В самодеятельность таких не берут, к оперативной работе на версту не подпускают. Но в планировании наша Ольга блистательна и достойна оваций. Все у координатора моего учтено, помечено, сносками дополнено. Я еще на поверхность выйти не успел, а проинструктирован по самое не хочу – где предпочтительно позиции обустроить, откуда обзор лучше открывается, через какой люк в город выходить и в какой лучше нырнуть для эвакуации. Суетиться начала вокруг точно наседка. А смысл?
Сдается мне, что на месте сам разберусь, что лучше, куда и откуда. Операции только на бумагах гладенько выходят. Я эту истину на личном опыте и личной же шкуре еще в первый год на Гиганде усвоил. Бросили, помнится, нас маршем к деревеньке одной. Да как деревеньке – пять дворов да плетень. Точка на карте и то больше будет. По прямой до обозначенного пункта верст двадцать, но прямых дорог с нашей стороны к ней не было и, полагаю, до сих пор нет. Все по джунглям и гатям, где всякая тварь если не кровосос, то ядовита. А на тебе винтовка родная, пистолет-пулемет для ближнего боя, провиант с боезапасом на пару дней, ракетомет по почкам стучит, и водица болотная в ботинках хлюпает.
Вся ценность безымянной деревушки была в том, что стояла она аккурат напротив моста, по которому крысоеды резервы к передовой перебрасывали. Другого способа переправлять через Тару технику и пехоту, оперативно и в необходимом количестве, в том районе не существовало – в силу сложного ландшафта, сформированного речной дельтой, и имперской бесталанности. Бронеходы они, значит, делать умеют, бомбовозы поставили на конвейер, а быстро наводить понтоны их инженерные команды почему-то не научились. Так что, если б удалось мост закупорить, рвануло бы почище парового котла. А нам ведь только того и надо.
Выползли мы из зеленки как черти, в грязи и пиявках, а у деревеньки нашей уже колонна имперских бронеходов в боевой порядок разворачивается, пехота крысоедская в джунглях просеки огнеметами выжигает, а на дереве у плетня – змеиное молоко! – селяне на ветру рядком болтаются. И стар, и млад: все, кого крысоеды нашли, и баб с детьми не пожалели. Бригад-егерь, как казненных увидел, на месте поклялся костьми лечь, но за гражданских отомстить. Они нам вроде и никто, но все равно – наши. А за алайского любой егерь должен врагу глотку рвать, ибо нет долга выше, чем своих защитить и на поругание не отдать.
Сложил отец наш, бригад-егерь, горячую голову у той деревеньки и половину личного состава там же оставил, но дал крысоедам жару. Не выдержал враг благородного гнева и бешеного натиска, бежал за искомый мост так, что пятки сверкали. Правда, и алайским он оставался недолго – всего около суток, потому что надорвались и силы растратили, а к следующему утру зажали нас в имперские клещи. С флангов – мотопехота, сверху – авиация утюжит. Мы все это время подкрепления ждали, а командование о егерях вспомнило, когда и не осталось почти никого. После приказа об отступлении в джунгли ушли всего человек пять.
Но расстраивать симпатичного координатора совсем не хочется. Пусть пока попланирует, авось что у нее и выпланерится. На том бы и мне успокоиться, но мысль о бункерах отчего-то нейронам покоя не дает. Втемяшилась, проклятая, идеей фикс, да так глубоко, что сам не заметил, как вслух брякнул.
Вырывается, к счастью, измышление наружу не в присутствии Ольги, а за стаканом чая на камбузе – я так столовую в бункере про себя прозвал. Чай тут, ребята, чудо как хорош, поскольку готовит его не автомат какой-то, а настоящий человек – мастер кулинарных искусств и виртуоз поварских систем с большой буквы – Клаус Юрген. Все его в бункере за талант, почтенный возраст и умение
