– Ясно…
– Не верите, – уныло кивнул тот. – Я так и знал.
– Не стану говорить, что твой рассказ звучит убедительно, – пытаясь подбирать слова помягче, согласился Курт осторожно. – Ты ведь парень взрослый, должен понимать и сам, что подобные истории… гм…
– Такие истории рассказывают друг другу шестилетки, я вполне это понимаю. Я и без того чувствую себя дураком, и я не явился бы сюда, если бы не был перепуган всем этим больше, чем опасностью выглядеть глупо.
От того, как снова не по-детски это прозвучало, стало тоскливо; Курт встретил взгляд помощника, то ли призывая его на подмогу, то ли попросту пытаясь отыскать в его лице некое подобие соболезнования, и тот снова взял мальчишку за локоть.
– Штефан, мы понимаем, что придти вот так в Друденхаус – уже только на это требуется некоторая смелость, – ободряюще произнес Бруно. – Понимаем, что твой случай… не зауряден, и чувствуешь ты себя сейчас не лучшим образом.
– Но вы мне не верите.
– Знаешь, для пользы дела сейчас мы это обсуждать не станем. Как я тебе уже говорил, здесь слышали и видели многое, посему ты просто рассказывай дальше. Есть еще что-то, что ты хотел бы упомянуть?
– Есть, – кивнул парнишка, снова отведя взгляд и опасливо высвободив локоть из пальцев Бруно. – Оно не просто дышит. Сегодня я всю ночь не мог заснуть – только утром, когда стало уже светло, меня сморило. Когда я лег, все сначала было тихо; так всегда бывает – вначале тишина, а потом начинается это, когда дышит… И этой ночью тоже – сперва тишина, потом стал дышать. Только сегодня громче, чем обыкновенно, а потом открылась дверца. Понимаете, сама. – Штефан приподнял голову, вновь сумев выдержать придирчивый и скептический взгляд майстера инквизитора. – Медленно так, тихо, и задышал еще сильнее, как будто ближе…
Мальчишка умолк, и на бледные щеки вновь вернулась краска; не дождавшись продолжения, Курт, едва сдерживая зевок, подстегнул его довольно резко:
– Ну, и?
– Я закричал, – тихо признался мальчишка, насилу выдавливая из себя слова и опять отвернувшись. – Прибежал папа, зажег светильник, открыл дверцу…
– И? – уточнил теперь уже помощник, когда Штефан вновь замолчал; тот огрызнулся, бросив в его сторону раздраженный взгляд:
– А то не знаете! Никого там не было – только мои вещи. Папа оставил светильник на столе, и дверь больше не открывалась, но он сказал, что сделал это в первый и последний раз, потому что спать с огнем опасно. А днем я слышал, как они с мамой говорили о том, что это все у меня из-за того, что мне стали «мало уделять внимания»… – Штефан переглянулся с каждым из собеседников, словно призывая их снизойти вместе с ним к наивности родителей, и смущенно передернул плечами. – Мама сказала, что мне надо подарить щенка или котенка и больше времени проводить в мастерской с отцом, чтобы я чувствовал себя занятым. Я знаю, это им духовник наговорил – он тоже в наш последний разговор все время выспрашивал, не в обиде ли я, что меня выгнали в отдельную комнату и что теперь почти все внимание сестренке… Но мне, понимаете, нравилось, что у меня своя комната, и мне нравится, что у меня сестренка, я ее очень люблю, и я вовсе не пытаюсь «привлечь к себе внимание». Мне действительно страшно. И все это мне не показалось, и это не крыса, не мыши, не что-то живое, это что-то страшное и… Помогите мне, – попросил он вдруг тихо и жалобно, окончательно растеряв остатки своей напускной взрослости. – Мне недавно исполнилось одиннадцать, и я понимаю, что в моем возрасте стыдно бояться темных углов, чудищ в шкафах и под кроватями, но это – не просто детские страхи. Поверьте мне. Я не вру. Там что-то есть.
Курт, уже готовый снисходительно похлопать мальчишку по плечу и спровадить ненужного посетителя восвояси, запнулся на первом же звуке, неприятно ошарашенный этой внезапной переменой в его поведении и выражением полной беспомощности на бледном испуганном лице. Только сейчас он осознал, что отделаться общими фразами и расплывчатыми обещаниями «рассмотреть» и «заняться» не получится, что любую подобную ложь Штефан Мозер увидит, почувствует; что уже сейчас он готов услышать в ответ очередную насмешку и вместе с тем надеется на слова утешения и поддержки…
– Господи, – вздохнул Курт обреченно, утомленно потирая лицо ладонями, и прикрыл глаза, силясь отогнать от мысленного взора видение кровати и мягкой прохладной подушки. – Штефан, – стараясь говорить выдержанно, возразил он, снова воззрившись на своего посетителя, – ведь ты сам понимаешь, что все это…
– Да, я знаю. Я ведь уже не раз вам сказал – я все понимаю. Я даже понимаю, что вы сейчас не знаете, что вам делать; ведь так, да? Я прав? – уточнил он требовательно, когда Курт не ответил, и сам себе кивнул. – Я прав… Вы теперь думаете, что будете выглядеть так же глупо, как я сейчас, если явитесь к нам в дом и скажете моим родителям, что будете проводить там свое дознание, чтобы убить чудище в шкафу. Я ребенок, но я не дурак.
– Хорошо, скажу тебе честно: я не знаю, что делать, – признал Курт. – Мне не следовало бы тебе этого говорить, это противоречит нашим правилам, но обманывать тебя не хочу. Все, что ты мне рассказал, не просто необычно, такого мне вовсе не доводилось еще слышать, и как бороться с подобным – я не знаю. Все, что я могу сейчас, это записать твои слова… ты прав – я обязан это сделать… а завтра узнать у вышестоящих, как я обязан действовать в подобной ситуации. Если желаешь, при разговоре с ними я не упомяну твоего имени.
– Они ведь никому не расскажут? Это будут знать только следователи, да?
– Да, – кивнул Курт. – Только следователи. Дозволяешь назвать тебя?
– Ладно, майстер Гессе, – неохотно согласился Штефан, снова нервно стиснув ладони вместе. – Если никто, кроме инквизиторов, не узнает…
– Никто, – подтвердил он торжественно. – Это называется тайна следствия; слышал?
– Да, слышал.
– Ты вообще, я смотрю, парень образованный, – искренне заметил Курт, – как ты…
Он осекся, встретив обреченный взгляд мальчишки и обвиняющий – своего помощника; Штефан Мозер тяжело вздохнул.
– Как я могу при этом верить во всякие глупости, да? – договорил парнишка угрюмо. – Я и не верил. Пока все это не началось, я, клянусь, во все это не верил. Да, в глубоком детстве когда мне было лет шесть или семь, мы с друзьями рассказывали друг другу всякие байки, но я вырос и перестал верить… Сейчас я думаю, что не верил даже тогда. Просто не думал о правдивости всех этих историй, и все.
– Я не хотел тебя обидеть, извини, – попросил Курт от души, и тот вяло отмахнулся.
– Я все понимаю… И знаете, – заметил Штефан нерешительно, – у меня есть одна идея, как можно разобраться со всем этим. Если к папе придет инквизитор – это ведь будет уже серьезно, это не просто жалобы ребенка, верно?.. Я ведь сказал – папа состоятелен, и он вполне может себе позволить разобрать старый шкаф и… не знаю… сжечь его, может быть? Если вы поговорите с ним, вас он послушает; или кто-то из ваших старших сослуживцев – вы ведь в любом случае намеревались им все рассказать. Пусть он мне не верит, но он меня любит, вот и объясните ему, что для моего спокойствия будет лучше не спорить, а просто избавиться от этой вещи.
