Здоровяк остановился рядом с Губернатором, пытаясь отдышаться.
– Что думаете?
– Это не работает, – сказал Губернатор, обращаясь больше к самому себе, чем к Гейбу. Он сжал единственную руку в такой плотный кулак, что кожа перчатки хрустнула, и истерически прошипел: – ЭТО, МАТЬ ВАШУ, НЕ РАБОТАЕТ!
Гейб уже хотел ему ответить, когда Губернатор вдруг подскочил к нему и ударил Гейба в челюсть – так сильно, что голова здоровяка запрокинулась, а рот непроизвольно раскрылся. С губ сорвались капли кровавой слюны, Гейб налетел на броню танка и удивленно заморгал, прижимая руку к разбитой губе. Спустя секунду он уже гневно смотрел на Губернатора.
– КАКОГО ЧЕРТА?..
Глаза Губернатора метали молнии.
– Лезь в чертов грузовик.
Сидевшую в кабине М35 Лилли отделяло от них не меньше двадцати пяти футов, и она слышала лишь восемьдесят процентов их разговора, но этого было достаточно. В животе похолодело, горло обожгло желудочным соком. Она взглянула на Остина, но тот ничего не сказал. Лилли завела мотор и включила заднюю передачу, но прежде чем начать движение, она на мгновение взглянула на тюремный двор.
Сквозь три ряда проржавевшей сетки-рабицы она увидела одинокую фигуру, лежащую у кромки спортивной площадки в разливающейся вокруг луже крови. Мужчина, возраст около сорока, тюремный комбинезон, песочные волосы, щетина, потрепанный вид, обрубок на месте правой руки… Он пытался ползти в сторону зданий, но был смертельно ранен – ему прострелили живот, – поэтому двигался медленно, дюйм за дюймом, оставляя за собой скользкий кровавый след. Даже наблюдая за ним издалека, Лилли понимала, что шансы Рика на выживание практически равнялись нулю.
Она отвернулась. Колонна машин начала движение. Грузовики один за другим разворачивались и устремлялись на восток. Лилли поехала за танком, погрузившись в облако пыли, которую поднимали огромные колеса и железные гусеницы. Мужчина по имени Рик не вызывал в ней никаких чувств… ни сострадания, ни удовлетворения… только пустоту.
– По-моему, нужно что-то сказать, – примерно через час предложил Остин, стоя на берегу пересохшего ручья в трех милях к востоку от тюрьмы.
Его голос стал хриплым от изнеможения. Юноша дрожал, глядя на братскую могилу. Тела лежали друг на друге в большой яме. Руки и ноги торчали во все стороны, свернувшаяся кровь в тусклом свете дня казалась черной. Было душно. В плотном воздухе роилась мошкара. Частички пыли плавали в лучах солнечного света, пробивавшихся сквозь сосны.
– Не знаю… Наверное, надо бы, – ответила Лилли, стоявшая рядом с ним.
Она грызла ногти. Пряди каштановых волос, выбившиеся из хвоста, упали ей на лицо. Пистолеты были пристегнуты у нее на бедрах, побаливал пороховой ожог на руке. Поясница ныла, суставы ломило от усталости, живот то и дело словно пронзало кинжалом – ее одолевала очередная волна спазмов. Стараясь не обращать внимания на мучительную боль, она смотрела на жертв.
Лилли знала – если не по имени, то в лицо – всех мужчин, которых теперь свалили, как дрова, в глубокую яму, чтобы не пополнять численность ходячих и не позволить мертвецам съесть убитых на обед. Эти мужчины время от времени встречали Лилли на улицах Вудбери, здоровались с ней, приветственно приподнимали свои бейсболки, порой даже подмигивали ей – их никак нельзя было назвать идеальными, но они были простыми, приличными людьми. Некоторые из них – Арло и Джонни, к примеру – были настоящими милягами, которые не раз делились с Лилли едой. Глядя на них, Лилли ощущала пустоту. Чернота застилала ей душу и душила ее, пока она пыталась произнести надгробную речь.
– Джонни, Арло… Ронни, Алекс и Джейк… Эван и… э-э… – не в силах припомнить имя последнего парня, она беспомощно посмотрела на Остина.
В его глазах блестели слезы горя.
– Энди.
– Энди… Точно, – кивнула Лилли.
Опустив голову, она старалась не смотреть на окровавленные тела, бесформенной кучей сваленные в яму. Как сказала бы ее бабушка Перл: «Это просто ракушки на песке… Души уже покинули их, милая». Лилли вдруг поняла, что хотела бы верить в Бога. Но как же верить в милосердное божество в такие времена? И все же она бы не отказалась. Лилли попыталась отогнать от себя горечь утраты и тихо произнесла:
– Каждый из вас отдал свою жизнь во имя великой цели… во имя защиты вашего сообщества… вы отдали все до последней капли крови, – ее голос стал еще тише, она неожиданно почувствовала себя совсем изможденной. – Надеюсь, вы теперь в лучшем мире. Пусть земля будет вам пухом.
Последовало долгое молчание, нарушаемое только одиноким криком цапли вдалеке. Лилли почувствовала присутствие других наблюдателей, стоявших в стороне от нее, и посмотрела на юг.
Ярдах в пятидесяти она увидела темную фигуру, стоявшую у самой кромки деревьев, – повязка на глазу, одна рука, угольно-черные доспехи. На лице Губернатора застыла гримаса. Взгляд был устремлен вдаль. Рядом с ним стоял Гейб, который молча прикручивал глушитель к короткому стволу стального револьвера триста пятьдесят седьмого калибра. В почтительном отдалении от них виднелось еще двое мужчин, державших в руках лопаты. Остальные шестнадцать выживших бойцов импровизированной армии – дюжина мужчин и четыре женщины – помогали раненым и суетились у грузовиков, припаркованных на пыльной просеке. Пулеметчики несли вахту. Казалось, в эту минуту никого не волновали погребальные церемонии.
Гейб передал револьвер Губернатору, и тот сдержанно кивнул. Затем Филип Блейк повернулся и пошел по берегу ручья в сторону Лилли.
– Ты закончила? – угрюмо спросил он.
– Да… – кивнула Лилли. – Можете приступать.
Губернатор встал перед ней, сверху вниз смотря на братскую могилу.
– Мой дядюшка Бад воевал на Тихоокеанском фронте во время Второй мировой, – произнес он, не поднимая головы, а затем взвел курок револьвера и без промедления выстрелил в окровавленную голову Арло Симмонса.
Лилли едва расслышала сухой щелчок глушителя – чувства притупились. Губернатор прицелился в голову следующей жертве и снова выстрелил в открытую могилу. На этот раз Лилли слегка поморщилась от хлопка.
Губернатор оглянулся и посмотрел на всех, кто стоял в отдалении.
– Я хочу, чтобы все это слышали! Подойдите сюда!
Медленно, неохотно все отложили фляжки, обоймы и аптечки, растоптали окурки и подошли к опушке леса. Солнце уже клонилось к западу, тени удлинялись, напряжение нарастало.
– Мой дядюшка Бад погиб на буксире «Сонома» в октябре тысяча девятьсот сорок четвертого года, – холодно произнес Филип, прицеливаясь в очередную голову и загоняя пулю в мертвую ткань. Лилли вздрогнула. Губернатор продолжил уже громче, чтобы все слышали его слова: – Корабль подбили японские камикадзе… и он затонул… Его уничтожили дикари, не имевшие никакого уважения к Женевской конвенции и к жизни в целом, – он выстрелил еще раз, а затем и еще, пробивая один мертвый череп за другим. Затем он сделал паузу и повернулся к своим слушателям, бледные лица которых проглядывали сквозь густую листву. – Мы столкнулись с такой же ситуацией. Никогда не забывайте об этом.
