Даже Авдотьин-старший не пошел на работу. Мрачно сидя за кухонным столом, он курил одну «Беломорину» за другой, а не одобрявшая курения в помещении жена, не говорила ему ни слова.
Когда родители сообщили о трагическом происшествии Ане, вставшей довольно поздно, девушка слегка побледнела, но ответила довольно спокойно:
— Довыступался старик…
— Как ты можешь так говорить! — воскликнула Авдотьина-старшая. — Он же учил тебя писать и читать. Если бы не он — ходила бы неграмотная!
— Вот, подумаешь…
— Да что с тобой? Тебя как подменили! Ты ж никогда такой не была!
— А то, — девушка перешла на крик. — Мне надоело, что ты мною управляешь, что все я делаю по-твоему, что только ты права! А ведь мне уже двадцать лет, и я могу жить своим умом!
Авдотьина вышла из себя.
— Да куда тебе жить своим умом! — закричала она. — Ты же дура, дурой была, дурой и останешься, как тебя ни учи, как ни воспитывай! Идиотка!
— Сама идиотка!!! — отозвалась Аня и осеклась: до такого у них не доходило никогда, мать она никогда не обзывала.
Авдотьина, открывшая рот, чтобы высказать какой-то новый упрек дочери, замолчала тоже. Слышать от Ани такое ей было попросту дико.
Так они стояли, глядя друг на друга в немом удивлении. Наконец, Авдотьина-старшая вымолвила, и голос ее звучал преувеличенно спокойно:
— Так, значит, я идиотка. Хорошо. Действительно, идиотка, что так много сюськалась с такой негодяйкой и неблагодарной дочерью, как ты. Хотя… Кажется, я понимаю, откуда ветер дует… Этот недоделок настолько языкаст, что умудрился восстановить дочь против матери. Хорошо, я с ним поговорю! Поговорю и носом натычу, чтоб знал, куда сунулся, и больше не совался. И с Виктором поговорю. Бить, говоришь, тебя будет… И пусть бьет, поделом! Может, дурь и повыбьет!
— Я не пойду за Витьку! И Александра не трожь!
— Ха, — Авдотьина подбоченилась. — Такой шибздик и уже — Александр!
— Не говори так!
…Они препирались довольно долго, пока Авдотьину, все это время молчавшему, женский перелай не надоел, и он не вспомнил, наконец, кто же в доме хозяин.
— Замолчите вы обе! — прикрикнул он. — Тут человек умер, а вы собачитесь! Бабы!
«Попал, попал…» — билась в голове мысль.
Щуплов корчился на чисто вымытом полу от боли. Точнее, бывшим до недавнего момента чисто вымытым. Теперь он был испятнан кровью. Вроде, и рана не серьезная: пуля навылет прошила бедро, судя по всему, не задев ничего жизненно важного, но как больно, а крови… Совсем было прекратившая течь у зверя, она продолжила течь у человека, да еще как! Теперь уже было не замыть ее следов водой из пластиковой бутылки, не говоря уже о том, что сил на это попросту не оставалось: боль, которой он почти не чувствовал в облике зверя, после трансформации в человека, казалось, проявила себя с удесятеренной силой.
«Попал, проклятый мент!» — с ненавистью думал Щуплов. Эта была единственная мысль, что осталась в голове, остальные были погашены болью.
Обнаженный, он корчился на полу, все больше и больше пачкаясь в собственной крови, и ему уже не было дела до того, что скажет Филипьевна, как не было дела и до самой Филипьевны.
Так прошло около сорока минут. Вообще-то сам Александр потерял всякое представление о времени: в тот момент, когда он в зверином облике заскочил в окно и вернулся в человеческий облик, боль сковала его. Однако теперь она стала понемногу отпускать. Внезапно он с удивлением обнаружил, что кровь больше не идет. После этого стало еще лучше: боль уходила, как вода в песок, еще немного и он смог оглядеться и… послать проклятие менту, так часто переходившему его дорогу: чтобы скрыть следы ночного происшествия, требовалось немало времени, а времени-то как раз и не хватало: вот-вот должно было начать светать.
Пластиковая полуторалитровая бутылка стояла возле ножки кровати, чудом им не опрокинутая, и была полна до краев. Но разве могла бы капля воды смыть море крови? Уже догадываясь, что увидит, Александр смочил водой тряпицу и протер ею рану. Боли не было, только легкое покалывание, похожее на то, как с мороза отходят не слишком замерзшие пальцы. Не было больше не только боли, но и раны: только красноватый маленький шрам, казалось бы, становящийся на глазах все меньше и меньше.
Теперь стоило заняться сокрытием случившегося вплотную. Первым делом, то и дело смачивая тряпицу водой из бутылки, Александр стал обтирать себя, так как пачкать в крови одежду ему не хотелось. Кое-как очиститься ему удалось, но на этом вода и кончилась… Нужно было принести новой, и не меньше ведра, а то и поболее. Но как это сделать?
Одеваясь, Щуплов продумывал варианты решения и одновременно благодарил судьбу за то, что у Филипьевны такой крепкий сон. Все время, пока он стонал на полу, она не проснулась и не пошла к квартиранту на шум, чтобы узнать, в чем дело… А если б пришла… Ладно, что дверь запиралась изнутри на крючок, но если бы бабка проявила настойчивость и стала долбиться до победного конца. Конец бы и пришел. Ей. И совсем не победный, но как потом объяснить исчезновение старухи? Об этом Щуплов старался не думать, радуясь тому, что хотя бы пока все обошлось…
Но это было только пока… Сейчас предстояло сходить за водой, но как это сделать? Через окно, затем — в сарайку, где, насколько Александр помнил, хранились ведра, потом — к колодцу… А ну как проснется бабка и пойдет смотреть, кто это в ее сарайке шарится? Можно, конечно, выйти и через дверь, как, дескать, по малой нужде, и прихватить ведро на кухне, оно почти полное, сам вечером набирал… Но тоже ведь: встанет, спросит, куда ведро потащил… Или, еще хуже, заглянет в комнату, пока он будет на кухне, и увидит… Ладно, что хоть свет потушен…
Александр решил остановиться на первом варианте… В конце концов, в этом случае без его ведома в комнату к нему никто не проникнет, а отболтаться… Что-нибудь наврет, не впервой…
Стараясь не шуметь, он выбрался во двор. Здесь было гораздо светлее, чем в комнате, так что Щуплову, хорошо видевшему в темноте, не составило труда найти тропинку к сарайке, которая как-то уж слишком причудливо извивалась между кучами старых досок, какими-то ящиками и прочими элементами деревенского хозяйства.
…С доставкой воды в комнату Щуплов справился идеально: все получилось так, как он и задумал: сарайка была заперта не на висячий замок, а только на щеколду, внутри он без труда нашел два ведра, которые без проблем наполнил водой… Только вот небо начало на востоке светлеть, а в деревне, как правило, вставали рано… Времени на наведение порядка оставалось в обрез…
Не медля Щуплов принялся за дело. На счастье, он не выкинул те тряпки, в которые превратилась его одежда когда он перекинулся в зверя не раздевшись, так что мыть было чем.
