— Да, Инга Юрьевна знаете, загадочная была женщина, весь месяц с её творческим наследием разобраться не могу…
— С чем разбираться то собрались? — Вот санитары сказывают, она перед тем как уволится, три дня бумаги какие-то и вещи жгла на заднем дворе, да ещё три ящика всякой всячины отослала с водителем Звягина к ему на дачу, я ж даже как проехать сподручней разъяснила ему, ну водителю больничному, — снова оживилась информированная медсестра, — А Вам Пал Антоныч, так просто грех жаловаться на Ингу-то Юрьевну! Ведь Вас потому только назначили, что из наших, из больничных, никто на такое место проклятое идти не рискнул бы!
— Просто — таки замок с приведениями — а не психбольница! Сергей Олегович — можно вас на 5 секунд? — недовольно поморщился Юрий Владимирович, показал Головатину какую-то папку и поманил его за собою на крыльцо.
А вот дотошный Сан Саныч из разговора сделал выводы. Причем организационные. Он потянулся к телефону и дал невидимым, но исполнительным подчиненным команду — срочно ехать на дачу Звягина, перевернуть её верх дном и немедленно отчитаться о результатах ему лично — где бы он не был.
Действительно — он прав, — подумал Прокопеня, — ведь получалась, что прозорливая Инга Юрьевна уволилась вовсе не из-за безвременной кончины своего покровителя Звягина, а уже месяц назад. Значит, Звягин почему-то ей перестал быть нужен, она знала, что поедет куда-то под Ярославль, решительно уничтожала связи с прошлым в виде документов, вещей, людей. Но уехал только вчера. Чего она ждала? Скоропостижной смерти Звягина?
Прокпеню начало мерзко поташнивать от всплывшего с удручающей ясностью в его сознании ответа на все вопросы сразу. Ига Юрьевна ждала его. Точнее мудрого автора «Городской магии». Она не знала всех ключей — ведь если верить озарениям Сергеича получалось, что опубликованная «Магия…» изрядно отличается от рукописи, да и документы, оставшиеся в ящике, содержат не много не мало — тайные арабские заклятья, гарантирующие доступ к источнику бессмертия. Какое все-таки счастье, что он так ни разу и не прочитал этой самой «Городской магии», во всяком случае, до конца!
Лоб Игоря Николаевича покрылся испариной, — а перед его внутренним взором медленно проплыла вереница тел: несчастного ФСБШника, превращенного в мумию за попытку отыскать документальные свидетельства бурной молодости Монакова, его бородатого коллеги с разлетевшейся вдребезги головой, который должно быть знал слишком много интимных секретов шахматиста — Звягина. Потом — обезображенный напалмом труп из офиса бабушки Дарьи — Прокопеня не сомневался — это было тело полковника Звягина, скромного обладателя фарфоровых вставных челюстей. Круглая физиономия балагура Костика Монакова, которому судьба уготовила странную участь быть похороненным под именем своего бывшего друга Звягина, конвульсивно подергивающееся тело Лики. Да, несомненно, бедная модель стала жертвой не то магических ритуалов, не то патологической зависимости от психотропов, приобретенной во время лечения от алкоголизма, и не по собственной воле следила за Прокопеней ещё от самой Москвы, а может быть просто ждала случая его убить? Ноги Прокопени непроизвольно согнулись в коленях, он понял, что ощущал Штирлиц, когда был «как никогда близок к провалу». И теперь Игорю Николаевичу был просто необходим глоток свежего воздуха, что бы додумать клубок тяжких мыслей до конца, но ноги его совершенно не слушались. Заметив странную бледность Прокопени, верный клятве Гиппократа, Ульрих взял Игоря Николаевича под локоток, и вывел на больничное крыльцо…
* * *
Картина, имевшая место на крыльце, оказалась довольно живописной. Юрий Владимирович с энтузиазмом археолога — первопроходца, открывшего неизвестную науке древнюю клинопись, изучал собственные документы.
— А остальное? — нетерпеливо выкрикнул он, закончив экспертизу корочек.
— Да проверьте, все уже у Вас, — досадливо махнул рукой Сергеич, находившийся на расстоянии нескольких метров от своего собеседника.
Владимир Владимирович хлопнул себя по внутренним карманам, и удивленно извлек из глубин пиджака пистолет, осмотрел его, проверил наличие обоймы, удивленно покачал головой и резко залился краской, заметив на крыльце Прокопеню в сопровождении Ульриха и возмущенно обратился к последнему:
— Скажите Павел Антонович — а можно вашему пациенту Головатину диагноз снять? Ну, что бы наконец-то официальный характер общению с ним придать?
Ульрих энергично замотал головой:
— Что Вы, ни в коем случае! Как можно! Такие диагнозы не снимают!
— Но почему?
— Да потому что с ними, по большему счету, вообще не живут! Во всяком случае, долго… — с похоронной торжественностью изрек «Доктор Пилюлькин» и положил руку на плече Сергеича, демонстрируя приоритетное право медицины на общение с этим феноменом.
— Как же так не живут! — Юрий Владимирович окончательно вышел из себя и негодующе обрушился на Ульриха, — Ведь вот он — прямо перед нами! Живой и здоровый, стоит, нагло улыбается, изгаляется — ещё и сигарету курит при этом!
Последнее высказывание столичного гостя было, за исключением фразы о сигарете, совершено далеко от истины — Сергеич не стоял, а сидел прямо на больничных ступеньках, и вовсе не улыбался, а с совершенно серьезным, даже озабоченным видом читал переданную ему Владимиром Владимировичем папку, и напрочь игнорировал реплики сторон.
Эскалации бытового конфликта воспрепятствовало стремительное появление на крыльце Кастаньеды — он тоже несколько раз глубоко вздохнул, ослабив узел галстука, протер очки, решительно потянул Юрия Владимировича за рукав к машине, а по пути нарочито громко информировал о последних новостях:
— Бросайте этот дурдом, Владимир Владимирович, и поехали — ещё один труп мои бойцы нашли. На даче принадлежащей полковнику Звягину. Правда, на этот раз быстро удалось идентифицировать — тело принадлежало Савиной Дарье Викентьевне. Благо фотографии её в каждой газете печатали — на рекламе — была тут у нас такая народная целительница. Любила нетрадиционные, знаете ли, средства. Вот плавает теперь в бассейне, с насыщенным солевым раствором. Омолаживалась видать. Вообще много там занятного — на этой даче, — дальше слов не было слышно — коллеги погрузились в зеленую «Волгу» Юрия Владимировича и отбыли.
— Нам тоже пора — у вас скоро обед, каша манная, пилюльки… — грустно сказал Сергеич, расшаркиваясь с Ульрихом. Он захлопнул папку, снял очки, встал и направился к машине, в которой уже сидел Ал, Прокопеня последовал за ним, движимый скорее любопытством, чем опасением за собственное смутное будущее.
