Теперь Даноли несколько секунд молча созерцал мессира Грациано Грандони. Тот, не кривляясь и не паясничая, нисколько не строя из себя по обыкновению гаера, спокойно и веско произнёс ключевые слова — те слова, что впечатались в память Альдобрандо после тягостного сновидения. Значит то, что померещилось ему самому, было правдой? Именно эти люди — Портофино и Грандони — ему посланы? Альдобрандо вздохнул и расслабился. Почему нет? Даже если он и ошибается — что изменит его откровенность? Шут сочтёт его помешанным? Ну и что? Он и сам себя таковым считает. Но, значит, в этом изломанном кривляке — есть Истина? Как бы он вообще смог понять…
Но как можно? Неожиданно Альдобрандо вспомнил разговор Фаттинанти и Витино, и, глядя на Песте глазами настороженными и больными, спросил:
— Вы можете мне ответить на мой вопрос? Я хотел бы, чтобы вы были честны, Грациано. Дайте мне слово чести…
Шут вытаращил на него искрящиеся глаза.
— Вы утверждаете, что в эти бесовские времена невозможно поверить в явь, но готовы верить слову чести? Да ещё слову чести дурака? Верить в честь, причудливое смешение стыда, страха позора и самовлюбленности?… — Грандони расхохотался, но, глядя в больные глаза собеседника, быстро затих. — Ладно, спрашивайте. Не солгу. Я не Соларентани.
Теперь растерялся Альдобрандо. Ему казалось, что спросить об этом будет просто, но… Впрочем, Даноли быстро нашёл обтекаемую форму.
— Вы… пережили крах любви? Вас предала женщина?
На белом лбу Песте залегла морщина, левая бровь резко сломалась посередине, но глаза не изменили выражения.
— Нет. — Песте несколько недоумевал, он не ожидал такого вопроса.
— Вы… монашествующий?
— Нет. — Взгляд Чумы стал жестче. Он начал понимать цель расспросов и поморщился. Не иначе до графа дошли глупейшие разговоры придворных, породив в нём тайные подозрения. И Даноли растерянно умолк, повинуясь запрещающему жесту руки собеседника. — Не нужно спрашивать меня, не мужеложник ли я, и высказывать ряд глупейших, циркулирующих при дворе догадок, Альдобрандо. — Лицо шута стало брезгливым и потемнело. — Я обещал не лгать и скажу то, что никому, кроме духовника, не говорил, но тема этим будет исчерпана, помните. Я никогда не делил постель ни с кем. Всё. Вам этого должно быть достаточно. Ну а теперь я хотел бы услышать ответ на свой вопрос и обещаю поверить. Без слова чести.
Альдобрандо некоторое время молчал, потрясённо осмысляя сказанное ему. Он… девственник? Это… что, шутка? Но шут озирал его злыми и раздражёнными глазами, запрещавшими дальнейшие расспросы. Даноли задумался. Ну конечно… как же он не догадался? Бесовские времена принесли с собой фривольность и распущенность, сегодня люди целомудрия выглядели смешными, аскеты звались докучными постниками, девственникам приписывались физическое уродство или мужское бессилие. Да, воистину, de est remedii locus, ubi, quae vitia fuerunt, mores fiunt… Все верно — отсюда и докучные догадки двора.
Альдобрандо поверил и решился ещё только на один вопрос.
— Но почему вы… стали шутом? — Даноли замечал, что отношение к Песте при дворе, если отбросить людей, имевших к нему личные претензии, было совсем не уничижительным. Грациано завидовали, его ревновали и поминутно обсуждали. При этом граф не мог не заметить дороговизну оружия мессира Грандони, изысканность его вкуса и рафинированную роскошь одежды. Жалование у герцога было, видимо, немалым, но неужели ради денег этот аристократ согласился на столь низкое ремесло?
Грандони этот вопрос, судя по скорченной им роже, показался донельзя скучным.
— Потому что нынешние времена не только бесовские, как утверждает наша мать-Церковь в лице моего дружка Лелио, но и дурацкие, Даноли. Я просто соответствую временам.
Альдобрандо понял, что дальнейшие расспросы неуместны и, глядя в каминное пламя и то и дело увлажняя гортань прекрасным вином Грандони, через силу рассказал Грациано всё — от больного сна в замке Даноли до последнего видения, когда омерзительные твари появились на решетке в арочном пролете башни Винченцы с длинными ножами и, оглушительно затачивая их друг о друга, звонко кричали что-то о грядущем человеческом жертвоприношении…
— Я безумен, просто схожу с ума…
Песте не обратил на жалобы Альдобрандо Даноли никакого внимания.
— Вы поэтому, стало быть, спросили у меня про кровь? — хмуро поинтересовался он, — Хм, любопытно. «Наше время…», «Гнилая кровь…», «Человеческое жертвоприношение…» — Он вздохнул. — Движения духовные, их внезапные вспышки, распространение и затухание понятны лишь мудрым… Я говорил вам, что нелепо всё списывать на кровь. Могу добавить, что небесовских времен, наверное, не бывает, ибо мир лежит во зле, и пока миром правит сатана, ждать можно чего угодно. Не думаю, что вы безумны, Альдобрандо, вы не сказали мне ничего такого, чего не знал бы я сам. Я же с ума не могу сойти в принципе. Я — штатный дурак, которому ум не полагается. Таким образом, вы можете счесть нас единомышленниками, хоть честь мыслить, подобно дураку, для вас должна быть сомнительна…
— Бросьте валять дурака, Грациано. Мне тяжело…
Шут сразу сменил тон, голос его зазвучал мягче и задушевнее.
— Допейте бутылку и ложитесь. Вам нужно выспаться, Альдо. Завтра утром приедет мантуанец, будет не до нас. Неделя будет нецеремонная. На досуге всё и обсудим.
Даноли хотел было возразить, что пойдёт к себе, но ощутив телесную слабость и полное душевное изнеможение, проронил.
— А вы куда денетесь?
Глаза Песте сверкнули, но Альдобрандо этого не заметил.
— Заночую у Соларентани. Запритесь изнутри. Утром закройте дверь на ключ, у меня есть другой.
— Хорошо, — у Альдобрандо не было сил спорить. — А… кто такая Винченца? Вы сказали, повешенная? Я не слышал о ней…
— Немудрено, — кивнул Песте. — Пять лет назад, когда наследнику Гвидобальдо исполнилось девятнадцать, он влюбился в сестру аббата Фарса и воспользовался услугами одного дворянина, находившегося у него на службе. Тот был влюблен во фрейлину из свиты герцогини Элеоноры — Винченцу Кьявари, и через нее Гвидобальдо стал передавать своей возлюбленной письма. Девица согласилась сводничать, считая, что может таким образом выслужиться перед будущим наследником.
Герцог же Франческо Мария, с того дня, как вернул себе после смерти папы Льва трон, обрёл покой только на считанные месяцы — ведь папа Адриан быстро умер и на Святом престоле снова оказался ненавистный Медичи — Климент VII, мечтавший включить Урбино в свои владения… Сколько бессонных ночей провёл Франческо Мария, продумывая каждый шаг, ведь любая ошибка была чревата потерей герцогства! Много помог Кастильоне, герцог заручился поддержкой некоторых кардиналов в Ватикане, помогли и феррарцы, и родня в Мантуе, он нашел благоволение у Карла V, а тут кстати не шибко-то умный папа рассорился с императором… Позиции Урбино укрепились и теперь, когда вырос Гвидобальдо, отец рассчитывал продуманным браком окончательно упрочить положение рода. Сотни и тысячи жизней, благополучие и покой Урбино зависели от правильного решения. Герцог вдумчиво перебирал претенденток — с кем выгоднее породниться — с Миланом? С Феррарой? С Камерино? И тут ему доложили о любовной связи сына, коя могла принудить его жениться на безродной урбинке, и о том, что в этом деле замешана фрейлина герцогини, которая передавала письма сына к любовнице. Можете представить себе ярость Франческо Марии? На карте-то — благополучие герцогства!
