— Ну и дрянь! — удовлетворенно произнесла Евгения Алексеевна. — Решила отбить мужа у подруги.
— Я бы не был столь категоричен, — возразил Дронго.
— Мне кажется, что, скорее, ваш брат вел себя непорядочно, сделав любовницей подругу жены. Он принимал в своем доме Михаила Денисенко и спал с его супругой. Это не отвечает нормам морали. По-моему, вы нарушали и божьи заповеди, Борис Алексеевич, «возжелав жены ближнего своего».
— Хватит читать мне мораль, — закричал Ратушинский.
— Я нанял вас не для этого. Вы должны были найти вора. А вместо этого вы цитируете мне Библию. Хватит издеваться над нами. Лучше признайтесь, что вы ничего не сумели сделать.
— У него нет совести, — поддержала брата Евгения Алексеевна, а насчет Инны вы нам мораль не читайте. Народная мудрость гласит: «Сучка не захочет, кобель не вскочит».
— Теперь насчет совести, — продолжал Дронго.
— Дело в том, что вора я нашел. Вернее, вор сам признался мне в содеянном. Несколько часов назад Виталий Молоков сказал мне, что нужно найти убийцу и людей, укравших документы. Подчеркиваю, он сказал «людей», то есть употребил множественное число. Возможно, это была оговорка, но я подумал, что он прав. Дело в том, что журналист Лисичкин готовил материал, разоблачающий незаконные действия фирмы Молокова. О продаже оружия через Украину в арабские страны. Материал был тухлый, не тянул на сенсацию, но для Молокова это могло кончиться катастрофой. Привыкший во всем полагаться на свою жену, он рассказал об этом Евгении Алексеевне. Она решила, что с Лисичкиным можно договориться. Либо купить его, либо запугать. Ваша сестра действовала теми же методами, что и вы, Борис Алексеевич. Очевидно, вы понимали ущербность своих действий, так как скрыли от Майи Александровны попытку подкупа журналиста.
Но план вашей сестры сорвался. Лисичкину не нужны были деньги. Ему требовались сенсации, чтобы сделать себе имя. И тогда ваша сестра решила достать документы о продаже сахара, чтобы поменять их на документы о деятельности фирмы своего мужа. Вот так все и произошло. А потом фирма Молокова взяла деньги в банке, который не мог ей отказать, прекрасно осознавая, что «Гамма-банк» должен вашему объединению крупную сумму. Непорядочные люди не бывают непорядочными в каких-то отдельных проявлениях, они подлецы во всем.
Борис Алексеевич поднял голову и досмотрел на сестру.
— Вранье, — закричала она.
— Он врет! У него нет никаких доказательств.
— Мы никогда не встречались с Лисичкиным, громко заявил Молоков.
— Этот номер у вас не пройдет!
— Верно, — печально сказал Дронго.
— Лично вы с ним никогда не виделись. И об этом вы мне говорили. Но откуда ваша супруга знает, что он «плюгавый и конопатый»? Где она могла увидеть его веснушки, если не разговаривала с ним?
Молоков взглянул на жену. Его лицо начало покрываться красными пятнами. Евгения Алексеевна поднялась и молча пошла к дверям. Муж поспешил за ней, шмыгая носом.
— Дрянь! — закричал вслед ей Ратушинский.
— Какая же ты дрянь!
Осколков посмотрел на прокурора.
— Нам здесь нечего делать, Родион Константинович, сказал следователь, взглянув на Дронго с неподдельным уважением. Дело можно считать закрытым.
Прокурор поднялся. Он был взволнован не меньше следователя. Пожав руку Дронго, он неожиданно сказал:
— Страшная история! — и, показав на сидевшего за столом Ратушинского, добавил: я ему не завидую. Этому человеку не помогли даже его деньги. Сестра его предала. Любовница презирала. Жена возненавидела. Несчастный человек!
Прокурор вышел из комнаты, не попрощавшись с хозяином. Осколков последовал за ним. В гостиной за столом остались сидеть лишь Ратушинский и Дронго. В углу примостилась Юлия, потрясенная развязкой этой кровавой истории.
— Ваш гонорар я вам пришлю, — глухо произнес Ратушинский, можете не сомневаться.
— Я отошлю его обратно, — возразил Дронго.
— Мне ваши деньги не нужны. Они дурно пахнут. Прощайте.
Дронго пошел к выходу. Он успел услышать, как Юлия спросила:
— А вы вернете меня на мое место, Борис Алексеевич?
В ответ раздался дикий крик Ратушинского.
