— Важное замечание сделал Константин Устинович, — задумчиво сказал Брежнев. — Кто еще скажет?
— Есть информация из Пекина, — пожевав губами, сказал Громыко.
— Неужели у них тоже? — удивился Пельше.
— Официальных сообщений нет, но текст уловлен переводчиками нашего посольства. Содержание то же самое.
— Не исключена провокация, — сказал Устинов. — Предлагаю мобилизацию западных и Забайкальского военных округов.
— А что говорят наши ученые? — спросил Брежнев.
Ученых на Политбюро не пригласили. За них ответил Андропов:
— Я запросил информацию в Академии наук. Они относятся скептически. Утверждают, что в космосе жизни нет.
— Тогда продолжайте исследования, — сказал Брежнев. — А мы перейдем к другим делам. Я хотел бы, товарищи, сообщить вам о моих переговорах с товарищем Машелом, который, как вы знаете, является руководителем Республики Мозамбик.
Политбюро перешло к насущным делам, но углубиться в них не смогло, потому что через полчаса каждый из членов Политбюро, как и каждый гражданин СССР, услышал повторное объявление Кабины.
Члены Политбюро в молчании выслушали объявление.
Потом Брежнев сказал:
— Звукоизоляция в этом помещении ниже всякой критики.
— Примем меры, — сказал Черненко.
— Поздно, — сказал Брежнев. — Если мы слышим сюда, то кое-кто мог услышать нас отсюда.
— Очень точное замечание, — сказал Черненко.
Все помолчали. Потом Долгих осмелился прервать молчание:
— Есть сообщение из Новосибирска. Там тоже слышали.
— А что, если это не провокация? — Брежнев медленно обвел глазами своих соратников.
— Не исключено, — первым поддержал Генерального Андропов, — что мы должны реагировать.
Решено было объявить перерыв на обед и лечебные процедуры.
После этого собраться вновь.
В эти минуты я ехал в Москву автобусом с затянутыми шторками окнами. Рядом со мной сидел профессор Евстигнеев из Института ихтиологии.
— Что вы об этом думаете? — спросил я.
Профессор был задумчив, очки съехали на кончик носа, словно норовили прыгнуть в верхний карман пиджака. От профессора пахло пылью и луком. Он был так похож на профессора, что было ясно — в науке он ноль. Науку двигают лишь те, которые на профессоров не похожи.
— У меня умерла жена, — сказал профессор и попытался отодвинуть пальцем шторку с окна, будто сомневался, в Москву ли нас везут.
— Гражданин, — окликнул его сзади лейтенант, — выглядывать не положено.
— Я вам сочувствую, — сказал я профессору.
— А вдруг это шанс вернуть ее?
Я поглядел на него с удивлением. Профессор, оказывается, поверил в силу Кабины.
— Я понимаю, — сказал профессор. — Каждый будет желать своего.
— Тогда у вас мало шансов, — улыбнулся я.
— Шансы есть, — сказал профессор. — Каждый человек, даже если не поверит, пожелает возрождения кого-то близкого. Каждый своего. А у меня есть некоторые сбережения.
— И что?
— Вот вы лично задумали, кого бы вам хотелось оживить?
Тут я понял, что не задумал.
— Может, Пушкина? — спросил я.
— Вы не женаты? Впрочем, вы еще молоды.
— Нет, я не женат.
— Если бы я предложил вам… — Профессор подхватил очки, которые ринулись вниз. — Скажем, пятьдесят рублей и сообщил имя моей жены. Ведь вам нужны деньги?
— Я бы сделал это и бесплатно, — сказал я. — Но шансов у вас — ноль.
— На книжке у меня четыре тысячи триста, — сказал профессор шепотом, приложив губы к моему уху.
— Разговорчики отставить! — сказал лейтенант сзади.
— А если я наберу двадцать человек? — сказал профессор быстро и отодвинулся. Глаз у него был птичий и пустой.
— Мне надо подумать, — сказал я.
— Шестьдесят рублей? — спросил профессор. — Больше я не могу.
— А если я возьму деньги и потом нечаянно подумаю о ком-то другом?
— Я не так наивен, — сказал профессор. — Вы мне дадите расписку, что обязуетесь думать только о моей покойной супруге.
Идея профессора была наивной. Он того не знал, что в Пушкинском музее на Кропоткинской уже шло заседание комиссии, которая единогласно приняла постановление возродить Александра Сергеевича Пушкина.
В эти же минуты большая толпа шумела, даже плясала вокруг музея Сталина в Гори. Многие были убеждены, что скоро настоящий вождь вернется к жизни и наведет порядок в этой дурной стране.
…Политбюро собралось вновь после обеда. Руководители государства были сыты, но взволнованны. Предстояли исторические решения.
— Сначала, — сказал Леонид Ильич, — выслушаем сообщения из-за рубежа. Прошу вас, Андрей Андреевич.
Громыко пожевал губами и сказал:
— Вкратце. В США царит анархия. Телевидение проводит опросы общественного мнения. Начались бурные демонстрации.
— Минутку. — Брежнев жестом остановил оратора и обратился к Щелокову, которого специально пригласили на Политбюро. — Усильте московскую милицию, — сказал Брежнев. — Поднимите академию, милицейские училища. Вы знаете, не мне вас учить. В столице должен быть порядок.
— Уже сделано, — позволил себе улыбнуться Щелоков.
— Чего хотят реакционные круги? — спросил Брежнев у Громыко. — И за что выступает прогрессивная общественность?
— Как всегда, картина противоречивая, — сказал Громыко. — Прогрессивная общественность на юге страны выступает за оживление негритянского лидера Мартина Лютера Кинга.
Брежнев подумал. Потом сказал:
— Помню товарища Мартина Лютера. Он много сделал для дела мира. На чем настаивает монополистический капитал?
— Обстановка полного раскола, — сказал Громыко. — У меня есть сводочка по процентам. На тринадцать ноль-ноль. На первом месте идет Линкольн.
— Как же, — сказал Брежнев, — знаю товарища Линкольна. Прогрессивный государственный деятель. Что в Китайской Народной Республике? Это нам не безразлично.
— Пекинское радио объявило о предстоящем возрождении Мао Цзэдуна. Указывается, что это возрождение обеспечено мудрым предвидением лично товарища Мао.
— Маловероятно, — сказал Брежнев.
— Я думаю, что это дымовая завеса, — вмешался Кузнецов. — Влиятельные силы в КНР этого не допустят.
— Почему? — Брежнев ткнул карандашом в грудь Кузнецову. Заинтересовался.
— Там головы полетят. Все равно как если бы мы Сталина возродили. — Кузнецов помнил времена культа личности.
Он осекся от ощущения вакуума. Тишина наступила в комнате такая, словно все перестали дышать.
Молчали целую минуту. Смотрели на Брежнева.
