– Вот что, – сказал он, – поговорю с этим странным лавочником. Июми, пойдем со мной, тебе не мешает получше узнать город. Авита, у тебя много работы с портретами?
– Совсем нет.
– Тогда пойдешь с нами. Глянешь глазом художницы – вдруг этот Вилират нам где-нибудь встречался...
* * *
Когда Фагрим выбрался из подвала, наверху его ждал Мирвик.
В другое время «лекарь мертвых» приветливо встретил бы парня, которого «лисы» считали почти своим. Но сейчас он был угнетен тем, что пришлось вскрывать изорванное тело старого приятеля, с которым вместе и работали, и гуляли по кабачкам.
Потому Фагрим хмуро спросил:
– Тебя кто сюда пустил?
– Я сказал «крабам», что у меня дело к особому десятку, – невозмутимо отозвался Мирвик.
– Соврал?
– Не совсем. Дело и впрямь есть. К тебе. Понимаешь, дали нам... театру, то есть... обезьяну. На время.
– Обезьяну? Для спектакля?
– А то! Для «Даров из-за моря». Зверюга дорогая, случись с нею что – не расплатимся. А она, понимаешь, лапу наколола. И вокруг ранки такое красное напухло. А мы не знаем, как быть и что делать. Если заболеет или, храни Безликие, сдохнет... что хозяину скажем?
– А ко мне зачем прибежал?
– Полечил бы ты ей лапу, а?
– Сдурел? Знаешь ведь, я давно никого не лечу.
– Так то ж не человек, то обезьяна! На них разве проклятье действует?
– Тем более! Что я понимаю в обезьянах?
– А кто в них понимает? Выручай, Фагрим!
– Других врачей в Аршмире нет?
– Другой врач меня с лестницы спустит, если я его к обезьяне позову. А ты... говорил мне один дружок: мол, Фагрим, когда мусорщиком работал, еду, заработанную за день, делил со старым псом, что к нему прибился. А как обзавелся работой и жильем, того пса к себе взял. Ты ведь жалеешь зверье, Фагрим!
«Лекарь мертвых» смутился:
– Да... тут ты меня поддел. Животных я и впрямь люблю, они проще и чище людей, а хвостатый дурень Лопух – мой лучший друг. Но не боишься ли, Мирвик, что проклятие все-таки подействует и обезьяна сдохнет? Не пришлось бы театру за нее платить!
Это Мирвику явно не приходило в голову. Парень тяжело вздохнул и повернулся, чтобы уйти.
– Постой? – окликнул его Фагрим. – Обезьяна кусачая?
– Нет, – обернулся Мирвик. – Еду берет из рук.
– Подожди здесь. Я руки вымою, куртку накину, возьму куртку с мазями, холст для перевязки. Посмотрим на твою зверушку. Если что, ты ей лапу намажешь и перевяжешь. Вроде ты ее лечишь, а не я.
* * *
Вилират после вчерашнего разговора с контрабандистом извелся ожиданием. Измучился. Истомился.
Дамикур сказал: «Не раньше завтрашнего вечера, а вернее – послезавтра». Задаток взял и исчез.
И нельзя побежать к нему, нельзя поторопить. Надо помнить про бернидийскую слежку. Пришлось открыть утром лавку и что-то невпопад отвечать единственному покупателю. Вилират ничего не ел со вчерашней встречи с Дамикуром – ему не шли в голову мысли о еде. Он то начинал суетливую уборку в лавке, то пытался проверить записи за прошлый месяц, но все дела бросал на середине.
Когда дверь без стука распахнулась и на пороге встал стражник с черно-синей перевязью на груди, вся пытка последних дней ударила Вилирату в голову и на миг лишила рассудка.
Лавочник сделал самое глупое, что можно было в такой ситуации: завизжал и ринулся в окно.
Ну как – «ринулся»? Сунулся в окно – и застрял, зацепившись за что-то курткой.
Тут же стражник ухватил его за пояс и рывком вернул обратно в комнату. Вторым рывком развернул его лицом к себе.
За короткие мгновения неудавшегося побега в комнате прибавилось народу. За плечами стражника стояли две девицы. Но Вилират их заметил краем глаза. Внимание бедняги принадлежало ужасному стражнику.
– Ларш Ночная Волна, – сурово представился тот. – Командир особого десятка. Будем признаваться?
До этого момента он держал Вилирата за ворот рубахи. Сейчас выпустил – и лавочник мешком опустился на пол. Нет, это не было попыткой пасть на колени. Просто ноги стали непослушными.
Стражник Ларш приподнял Вилирата и подтолкнул в сторону скамьи. Тот плюхнулся на скамью и, не дожидаясь вторичного вопроса, начал каяться. На глазах у пришедших рассыпался на мелкие осколочки...
На мелкие осколочки? Э, нет! Все-таки не до конца Вилират обезумел от ужаса, крупицы здравого смысла сохранились в затравленной душе. Про пиратское прошлое не сказал ничего. Слово «Берниди» не прозвучало ни разу.
Жил-был скромный лавочник, честно торговал заморскими безделушками. Как-то ночью вышел по нужде в собственный двор. А там его подкараулили лиходеи, напали со спины, приставили под лопатку клинок и угрозами заставили ввязаться в непонятное дело.
Вилират не соврал ни словечком. Кое-что недоговорил, это верно...
Вошедшие слушали с каменными лицами. Когда лавочник выдохся и замолк, младшая из девиц твердо сказала:
– Этот человек говорит правду.
– А почему они выбрали именно тебя? – въедливо спросила старшая девица. – Вот так подошли к первому попавшемуся аршмирцу...
Вилират молча дернул плечом: мол, мне-то откуда знать?
Десятника заинтересовало другое:
– Говоришь, не видел того, кто тыкал в тебя железом? И голоса не слышал, только шепот?
– Шепот...
Десятник обернулся к своим спутницам:
– Ох, «лисички», чует мое сердце: здесь наследили Семь Островов. Этот шпион по кличке Шепот... Ладно. Обопремся пока на то, что героический лавочник говорит правду. Ведь если бы он был сообщником злодеев, не стал бы удирать, пока дело не доделано.
– А какое дело? – учтиво спросила младшая. – Я не понимаю.
– Я тоже не понимаю, вот и будем разбираться. Ниточка у нас пока одна: женщина, что приходила в лавку с поручением. Как она выглядела?
Тут возникла серьезная трудность. Вилират готов был помочь страже, но он действительно забыл, как выглядит проклятая баба. Бормотал лишь: «Такая серая... такая в сером...»
Старшая из девиц вытащила из мешочка у пояса навощенную дощечку и начала выспрашивать Вилирата: какие у той женщины были брови, какой нос? Вилират таращил глаза, честно стараясь вспомнить. Но память со страху отшибло. Перед взором плыло серое пятно.
И тут стражник Ларш поступил необычно и непонятно: поклонился второй своей спутнице (девчушке с гирляндой из белых цветов на шее) и почтительно сказал:
– О богиня Июми, я пожертвую тебе большой пирог с грушами. Молю тебя: верни память этому недотепе, дабы раскрыли мы тайну и распутали преступление!
– Он сейчас всё-всё вспомнит! – ласково пропела девчушка и шагнула к скамье.
Отупевший от ужаса Вилират яснее всего видел в этот миг не стражника, не странную девчушку, а белый лепесток, упавший из ее гирлянды.
Едва лепесток коснулся пола, Вилиратом овладело странное состояние. Ужас не исчез, но отдалился, словно что-то страшное происходило с кем-то другим. А серое расплывчатое пятно обрело четкость и превратилось в женщину. И Вилират взахлеб принялся рассказывать, как она вошла, как склонилась над прилавком, как от самого порога поигрывала веером, прикрывая лицо.
Вскочив со скамьи, лавочник ладонью показал рост своей недавной гостью. Обеими руками обрисовал «хорошую такую» фигуру. Описал серое платье с дешевенькими кружевами, темные поношенные туфли, выглядывавшие из-под длинного подола. Упомянул серый, без рисунка платок, скрывавший волосы. Рассказал о выцветшем, едва различимом узоре из рыбок на веере и о бахроме с нанизанными ракушками, колыхавшейся по краям этого веера.
– Молодая или старая? – спросил стражник.
– Молодая. Походка легкая, голос певучий.
– А лицо ты совсем не видел? – В голосе стражника было разочарование.
– Нет. Только ушко мелькнуло.
Старшая девица снова схватилась за навощенную дощечку:
– Ушко? Большое, маленькое, проколота ли мочка?
