– А почему береза твердая, а сосна мягкая? – спросил Денис.
– Так устроила природа, – ответила мама, наливая воду в чайник.
– Я понимаю, что природа. А почему?
– Потому что в природе все должно быть разное. Одно дерево твердое, другое – мягкое. Одно – высокое, другое – низкое. Есть маленькие цветочки, а есть огромные баобабы. И в животном мире так же. И у людей. Должно быть многообразие. Представь себе, что вокруг тебя – все такие же, как ты. Допустим, ты приходишь в школу, открываешь дверь класса и видишь – сидят одни мальчики, рост – как у тебя, и лицо – как у тебя, и каждого зовут Денис Герц…
Денис весело рассмеялся:
– Наоборот, это будет здорово! Все как один – лучшие друзья.
– Нет, – сказала мама. – О чем ты будешь говорить с такими друзьями? У всех одинаковые вкусы, одинаковые интересы – через час тебе надоест общаться с ними, а им – с тобой. Тебе захочется поспорить, а спорить будет не о чем. Ты скажешь: «Небо голубое», – все кивнут. Ты скажешь: «Сахар – сладкий», – все опять кивнут. Ты станешь молчаливым и ленивым. Ты не научишься отстаивать свою правоту и вырастешь слабаком.
– Я не слабак, – возразил Денис. – Если хочешь знать, я самый сильный в классе.
– Вот и хорошо. Ты сильный, другой – слабый, это и есть многообразие. Сосна – мягкая, береза – твердая. Понял?
– Да, – сказал Денис. – А люди?
Вода в чайнике зашумела.
– Что «люди»?
– Люди тоже бывают твердые и мягкие?
– Конечно, – сказала мама. – Есть очень твердые, есть очень мягкие. Есть снаружи твердые, а внутри мягкие. А есть – наоборот. Твой папа, например, снаружи был очень мягкий, а внутри – очень-очень твердый. Никто не знал, что он внутри твердый.
– А ты?
– Я тоже не сразу поняла.
Когда крышка чайника задребезжала, мама плеснула в чашки немного кипятка, чтобы нагреть их. Однажды утром в начале зимы Денис налил крутого кипятка в остывшую за ночь чашку, и она лопнула. Пришлось нести ее в школу, на урок сбережения, и склеивать специальным клеем. Денису поставили «четыре». Из всего класса только Модесту поставили «пять»: Модест принес кувшин, разбитый на множество разных кусков, и склеивал его восемь уроков подряд, и почти склеил; не хватило одного маленького кусочка сбоку. Модест очень расстроился, а потом учитель заделал дырку специальной смолой и налил воду, а весь класс смотрел – протекает или нет. Не протекло.
– Твой папа работал в журнале, – сказала мама. – Вместе со мной. Начальник журнала был старый человек и однажды захотел уйти. На покой. А главным в журнале назначил твоего папу. Папа отказывался. Потому что тогда он сам не знал, что он – только снаружи мягкий, а внутри – твердый… Но в журнале был еще один человек, который очень хотел быть главным. Вместо папы. Тот человек снаружи был очень твердый, и все думали, что главным будет он, а не твой папа. Даже я так думала. Но начальник журнала понимал, что твой папа только снаружи мягкий, а внутри – твердый, и он уговорил твоего папу стать главным.
– А тот человек? – спросил Денис. – Он, значит, был снаружи твердый, а внутри – мягкий?
– Нет, – ответила мама. – Тот человек внутри был не мягкий и не твердый. Он был никакой. Ничего у него не было внутри.
– А разве так бывает?
– Бывает.
– И что с ним стало? С тем человеком?
– Он обиделся и ушел из журнала.
– Куда?
Мама разлила по чашкам воду:
– Не знаю. Садись, пей.
– А можно я возле печки посижу?
– Нет. Садись за стол.
Денис подчинился.
– А ты? – спросил он. – Ты мягкая или твердая?
– Я женщина, – ответила мама. – У женщин все по-другому. Захочу – буду мягкая, захочу – твердая. Понял?
– Нет.
– Ну, эти вещи я тебе потом объясню. Лет через пять.
Денис подул на чай. Если мама не хочет что-то говорить – значит, надо сменить тему.
– Директор школы сказал, что это последняя холодная зима, – сообщил он. – На следующий год тепло дадут на все этажи, с первого до двадцатого. И тепло будет, и электричество. И канализация будет работать. Директор сказал, что печки надо будет сдавать. Их разрежут на куски и сделают что-нибудь полезное.
– Правильно, – сказала мама. – Чего добру пропадать?
– Давай не будем отдавать нашу печку, – попросил Денис, пробуя чай губами. – С печкой уютно. Можно посидеть, поговорить. На огонь посмотреть. Чаю попить.
Мама вдруг поднесла указательный палец к переносице и отвернулась.
– Ты чего? – спросил Денис.
– Ничего. Дым в глаза попал.
– …Сосной топить – грех. Азиаты вы, азиаты. Кто ж сосной топит?
– А чем топить?
Влажный глубокий кашель. Скрипучий голос. Тон – властный, но благожелательный.
– Березой! Сосна – дерево легкое, мягкое. Прогорает быстро, тепла дает мало. А береза тяжелая, плотная. От нее самый жар.
– Прости, отец. Чего растет – тем и топим.
– Ладно. Ступай себе.
– Он шевелится, отец! Может, мне тут побыть?
– Ступай, говорю.
Денис разлепил веки. Из вязкой полутьмы выступил некто седовласый, одетый по зимней московской моде: грубый свитер под пиджак и валенки.
Кашлянул, наклонился к Денису, посмотрел:
– Как себя чувствуешь?
Денис поднял голову. Запах горящего дерева был приятен, – невыносимо захотелось назад, в забытье, к маме, на скамеечку рядом с железной печкой.
Человек в валенках отступил назад.
– Приношу извинения за инцидент, – сказал он. – Дело такое… Опасное. Пришлось тебя отключить, при помощи хитрой техники… Пить хочешь? Или сигаретину?
Мама и железная печка остались в детстве.
Голые ступни гладил ледяной сквозняк. Денис хотел пошевелиться – и обнаружил, что привязан к деревянному креслу. Руки, ноги, и даже поперек груди, толстой конопляной веревкой – такая продается в магазине сети «Все свое» под названием «шнур бельевой». Слабая лампа цедила жидкий свет на бревенчатые стены и щелястый пол. Углы комнаты и потолок терялись во тьме, только светилась по контуру печная дверца, метрах в десяти от Дениса. «Изба, – подумал он, – и большая, я таких не видел даже у фермеров».
Лицо человека в валенках оставалось в тени.
– Все, что сделано, – скрипучим голосом сказал он, – сделано ради твоей безопасности, мальчик. Мы освободим тебя, как только убедимся, что ты не провокатор.
Денис прохрипел:
– Где Гарри Годунов?
– Уже едет. Будет буквально с минуты на минуту. Но пока его нет, я задам несколько вопросов. Чтоб сразу понять, кто ты и что ты…
– Без Годунова я ничего не скажу.
Человек в валенках опять кашлянул и выступил из темноты. Легко, одной рукой, передвинул массивный табурет, поставил напротив Дениса, сел. Улыбнулся, сыграв мохнатыми седыми бровями: некрасивое, но твердое, даже надменное лицо, низкий выпуклый лоб открыт, по бокам его длинные изжелта-белые пряди неряшливо свисают на уши.
