4
О том, что наступило утро, Генрих узнал, когда в комнате появился Дженнисон.
Сторож приветствовал своих пленников легким взмахом руки.
— Надеюсь, вы хорошо себя чувствуете, друг Генрих? — добродушно осведомился он.
— Я чувствую себя, как медведь, продержавшийся против вас не две, а три минуты, — проворчал Генрих. — С такими, кажется, вы не церемонитесь.
— И мы будем жаловаться на вас, — строго добавил Прохоров. — Я потребую, чтобы вас наказали за возмутительное нападение.
— Я дам вам возможность пожаловаться, — бодро пообещал Дженнисон. — Я проведу вас к Домье. Директор ждет вас, друзья.
Когда они шли по коридору, Генрих старался побольше увидеть и запомнить, но делал это, не показывая чрезмерного внимания. Прохоров, не стесняясь, поворачивал голову вправо и влево, оглядывался, останавливался, чтобы лучше разглядеть. Разглядывать, впрочем, было нечего. Генрих плохо знал архитектуру старинных зданий, но впечатление, что они находятся в особняке, подтвердилось, он только отнес этот особняк к разряду гостиниц или общежитий — он вспомнил, что те здания точно строились по-особому и главным их признаком были длинные коридоры на каждом этаже и комнаты справа и слева.
Они как раз шли по такому коридору с комнатами справа и слева. «Особняк с коридорной системой, типа общаги, так их, кажется, называли», — окончательно определил для себя Генрих архитектуру здания. Он не очень силен был в древних терминах.
Около двери, ничем не выделявшейся среди других, Дженнисон остановился.
— Здесь. Прошу.
В глубине комнаты сидел за столом невысокий человек лет сорока. Он знаком показал вошедшим на кресла и кивнул Дженнисону:
— Вы свободны, Джеймс. Я доволен вами, отличная работа.
— Рад стараться! — гаркнул Дженнисон и прикрыл за собой дверь.
Домье обратился к пленникам:
— У меня к вам вопросов нет. С вами все ясно — пытались без разрешения проникнуть на охраняемую территорию, вас задержали. Но, вероятно, у вас имеются вопросы ко мне? Вероятно, вас интересует, почему наша территория охраняется? Почему мы вынуждены задержать вас? И какова будет ваша дальнейшая судьба? Я правильно сформулировал ваши вопросы?
Прохоров сухо сказал:
— Добавьте еще один: почему мы вообще должны были проникать к вам таким путем?
Домье высоко поднял брови.
— Вероятно, вам лучше известно, почему вы избрали такой способ.
— Нет! — сердито сказал Прохоров. — Почему мы воспользовались именно этим способом, нам ясно. Но почему мы были должны воспользоваться им? — Он подчеркнул голосом слово «должны». — Почему у нас не оказалось иного пути проникнуть к вам?
— Это все тот же вопрос: почему территория охраняется? — возразил Домье. — На все вопросы я дам исчерпывающий ответ. Но должен начать издалека — с работ, которые в нашем институте были поставлены ровно два года назад. Эти работы…
Следователь упрямо прервал его:
— Может быть, начнем с событий, более близких к нам, чем ваши позапрошлогодние работы? Снова формулирую основной вопрос: какие обстоятельства породили у нас нужду проникать тайно к вам?
— Сколько я понимаю, — учтиво сказал Домье, — вас интересует Джок Вагнер, астрозоолог с Марса?
— Совершенно верно! Этот человек пропал при загадочных обстоятельствах. Мы хотим знать, где он и что с ним произошло. И мы подозреваем, что если он не погиб, то находится где-то у вас! Вот на этот главный вопрос, пожалуйста, и отвечайте.
Генрих, не вклиниваясь в перепалку между директором института и следователем, молча рассматривал Домье. Давно ему не приходилось встречать столь красочно-уродливого человека, именно такими словами Генрих охарактеризовал про себя внешность директора. Домье был из тех, кто в ширину захватывает больше пространства, чем в высоту. На тонких ногах — что они болезненно тощи, стало видно, когда Домье привстал, приветствуя вошедших, — массивно покоилось трапецеобразное туловище; ширине плеч директора мог позавидовать сам Дженнисон, хотя сторож был выше по крайней мере на полметра. А на гигантских плечах взметывалась крохотная лохматая голова с такими огромными глазами и таким исполинским, хищно изогнутым носом, что, казалось, голова состоит из этих трех частей: копны жестких седых волос, пронзительных, черно сияющих глаз и носа, похожего на небольшой хобот — кончик носа почти доходил до нижней губы.
Домье посмеивался, слушая раздраженные требования следователя. Смеялся он столь же удивительно — не раскрывающимся ртом, не суживающимися глазами, не расплывающимися щеками, как другие люди, а изменением блеска глаз и тем, что нос, вдруг становясь подвижным, начинал шевелиться. Улыбка и смех директора не порождали ответного веселья. «Когда он хохочет, собеседников, наверно, пронзает ужас», — с любопытством думал Генрих. Он любил своеобразие, даже если оно исчерпывалось одним безобразием. Директор ему нравился. От человека с такой незаурядной внешностью можно было ожидать необыкновенных поступков. Генрих вспомнил, что президент академии высоко ценит Домье. Альберт Боячек посредственностей не жаловал.
— Нет ничего проще, чем удовлетворить ваше любопытство, — сказал Домье. — Вы не ошиблись, друг Александр… так, кажется, вас зовут? Джок у нас.
— Он здоров?
— Абсолютно. Никогда не был в таком отличном физическом состоянии.
— Как он попал к вам?
— Мы его похитили. Собственно, не мы, а я. Операция похищения Джока была поручена мне одному.
Следователь долго смотрел на Домье. Директор института спокойно вынес его взгляд. Кончик носа Домье шевелился. «Улыбается носом», — констатировал Генрих. Прохоров снова заговорил:
— Вы похитили Вагнера? Я не ослышался?
— Нет, не ослышались. Именно так мы и назвали операцию; насильственное похищение Джока.
— Лишнее словечко «насильственное», — тоном эксперта возразил Прохоров: — добровольных похищений не бывает. Но сама операция похищения — в двадцать пятом веке?
— Вы считаете, что в этом смысле наш двадцать пятый век хуже пятнадцатого, когда похищения были повседневностью? — язвительно поинтересовался Домье.
— Я считаю наш век лучше пятнадцатого! — Прохоров еще усилил свою гневную отповедь: — И потому для меня формула «похищение» — нелепость, анахронизм, дикая чушь.
— Тем не менее мы его похитили, — вежливо сказал директор. — К сожалению, только эта формула точно определяет совершившееся событие. Вероятно, мы просто не знали, что она считается анахронизмом и дикой чушью.
Мысли следователя пошли по иному направлению. Он явственно примирился с анахронической формулой.
