— Ты так и не понял, — глухо сказал Древний, в его голосе послышалась боль, и человеку стало невыносимо печально. Архаи были настолько жизнелюбивы и добры…
— Объясните мне.
— Вселенная конечна. Бездна терпеливо ждёт, когда закончится всё бытие, ведь для ничто любые триллионы лет не имеют длительности и смысла. Для нас вселенная будет существовать невообразимо долго, но когда-то она превратится в ничто, флуктуация исчезнет и наступит блаженная пустота, — Древний на секунду замолчал, чтобы Фокс его расслышал. — Но закончившись, вселенная канет в небытие вся сразу. От первой молекулы до последней, от начального мига существования до финального. Всё пространство-время: прошлое, настоящее, будущее. И вместе с каждым объектом и мгновением вселенной, в пустоте окажется и мучительно распадётся в ничто каждый, кто когда-либо жил. И камень. И атом. И инфузория. И разумный мыслящий человек.
Одиссей содрогнулся.
Он вспомнил, насколько мучительно было соприкосновение с пустотой, абсолютный распад в её всепроникающей хватке. Вспомнил, что это была всего лишь симуляция архаев. Подумал, что он соприкасался с псевдо-небытием очень малое время, не успел даже потерять контроль над движением и мыслью, оставался в сознании, пусть и дрогнувшем от распада.
Сколько еще зияющих провалов безвременья ему было уготовано мучаться, если бы он правда оказался там? Был ли вообще конец муке распада? Одиссей никогда в жизни не захотел бы испытать это снова. Тем более, по-настоящему. Тем более…
— Все? — спросил он, не веря. — Когда вселенная кончится, все, кто когда-либо жил?..
— Не просто все. В каждый момент своей жизни. Всегда.
Фокс отступил назад, у него подкосились ноги. Он понял всю картину разом, за секунду, от и до. Он понял, почему великие и всемогущие архаи десятки тысяч лет искали выход и с каждым поколением становились печальнее и бледнее. Потому что выхода не было. Он понял, почему отчаянные Забытые пошли на заведомую смерть, лишь бы попытаться. Почему иксарцы предпочли избавиться от разума и сознания, чтобы хотя бы их будущие поколения не испытали того, что уготовано испытать тем, кто уже был рождён. Почему схарны обезумели и подвергли себя немыслимым страданиям тела… которые меркнут перед мучительностью полного распада в пустоте.
Потому что жизнь так прекрасна и коротка. И когда ты умираешь, твоё пребывание в пространстве-времени завершается. И ты не ждёшь далёкого конца вселенной, а сразу оказываешься в финале сущего, вместе со всем, что было и будет — наедине с всепоглощающей пустотой без выхода и без конца. И она поглощает тебя. Не потому, что ты виноват, а просто потому, что ты мыслишь и существуешь. А вся бесконечность не-сущего — нет.
Большинство людей ошибочно думает, что они — это тот, кто есть в данный момент, так устроено моментарное человеческое восприятие. Они не понимают, что каждый из нас — это множество личностей, которые существуют вплотную друг к другу, трансформируясь из мгновения в мгновение по линии времени. Каждый из нас — это и ребёнок, и взрослый, и тот, кем ты был позавчера, и кем будешь пять дней спустя после мига, как осознаешь это. Живое разумное существо — это темпоральная река или дракон, длинная совокупность всех пережитых мгновений.
И небытие пожрёт их все. Не важно, в каком порядке, с начала к концу или с конца к началу, а может, все одновременно. Но корчиться в муках распада, без спасения и надежды, будут все прожитые мгновения твоего существа, от несчастного до счастливого, от младенца до старика. Всё канет в никуда и никогда не свершится, и чем дольше ты радовался жизни, тем большая мука распада ждёт тебя там, за гранью.
Одиссей ощутил, как пол уходит у него из-под ног. В мире никогда не было иного рая, кроме маленькой и бесценной жизни. Но каждого рождённого изначально ждёт ад перерождения в небытие.
Молчание тянулось несколько минут, человек сидел, сгорбившись и закрыв глаза. Несколько раз его передёргивало, дважды он ударил кулаком по камню и нечленораздельно закричал в ярости и боли. Архаи висел перед ним смирно и тихо.
— Неудивительно, — сказал Одиссей, и никто из знавших его не узнал бы голос. — Что вы отматываете всех участников назад. Никто не должен знать об этом. С этим знанием невозможно смириться и с ним невозможно жить.
— Уж лучше дать живущим счастье незнания и возможность считать, что их свершения чего-то значат, — тихо согласился Древний. — Так мы и делали, ибо те двое победителей, которые смогли дотянуться до правды, умоляли дать им забыть.
— Никто, — повторил Одиссей, глядя в себя и в никуда. В его бездонном чёрном глазу трепетала крошечная звёздочка: красная, алая, пурпурная, рубиновая, огненная, багровая, кровавая. Вишнёвая. Он встал и хрипло добавил:
— Кроме тех, кто должен попытаться это изменить.
Он встал.
— Есть одна маленькая история о геранских берсерках. Это небольшие по меркам геранцев корабли-самоубийцы, размером всего с небоскрёб, созданные для пробивания планетарных щитов. Их с иронией называют Герольды Армагеддона за радостное стремление уничтожить врага собой. Идеальные солдаты. Обычно они рушатся сверху, ослабляя и пробивая самые мощные щиты, иногда по несколько раз. Сознание берсерка — симбиоз верного скального зверя и разумного геранца, который уже погиб в одной из бесконечных войн, но часть его мозга сохранилась и её поместили в конструкт. Это полуразумные, инстинктивно-программные существа с несчастной судьбой, которые готовы пожертвовать собой.
Одиссей перевёл дух, вспоминая, как геранские разрушители пробивали планетарные щиты Ольхайма.
— И практически всегда они умирают, выполнив свою задачу. Но очень редко Герольд Армагеддона доживает до победы и возвращается на орбиту взятой штурмом планеты, после чего в его наспех скроенном разуме наступает фаза дисфункциональной разрядки. Берсерк не создан для мирной передышки, и когда он не погиб, происходит нечто странное: он начинает танцевать. Крутиться и метаться в воздухе, подавать множество бессмысленных сигналов, падать вниз и подниматься вверх, облетать другие корабли. Воители-геранцы считают большой удачей встретить Танцующего Герольда. Существо, которому было всеми силами судьбы предназначено умереть, но которое выжило вопреки всему — и радуется этому.
Он помолчал.
— Пусть вселенная устроена таким образом, что каждый из нас — обречённый геранский берсерк, летящий в небытие. Но мы ещё посмотрим, кто будет танцевать последним.
Древний почти перестал кружиться, лишь мелко подрагивал на одном месте.
— Попробуй, Одиссей Фокс, — сказал он. — В конце концов, имеет ли вообще смысл жить и не пробовать победить смерть и ад? Даже если это заведомо невозможно.
Человек в мятом свитере подошёл к сияющей синей звезде, взял её в руку и сказал:
— Я хочу сохранить память обо всём, что пережил и узнал на Планете судьбы. Я хочу помешать Миру Ноль отмотать меня назад во времени.
Награда вспыхнула ослепительно-ярко, и Одиссей краем глаза заметил, как призрак архаи растаял позади. Сияние облекло человека и угасло в его заострившихся чертах. Он посмотрел на свою ладонь и невольно рассмеялся холодным, ломким смехом. Там лежала последняя синяя искорка, остаток от огромной силы, которую он только что потратил на самое безумное желание в истории джиннов всех миров.
Осталось совсем немного, хватит на маленькое чудо или большущий фокус, на вопиющую гипер-выходку или гротескный межзвёздный каприз. Ну, примерно миллион энзов.
— Ладно, — сказал Фокс расчётливо и спокойно. — Это нам точно не помешает.
Каждый из них скорбел и возмущался по-своему, пытаясь хотя бы вспомнить, что было в этих проклятых играх! В памяти кружился ураган будоражащих обрывков и ярких вспышек, которые кто-то вложил им в головы по возвращении. Но внезапно вернулось единство.
Два с половиной триллиона тех, кто откликнулся на зов Древних, опять оказались вместе. Но теперь преобладающей мыслью единого сознания стали мысли победителя игры. Никто не знал, кто он, но и озорная и хулиганская речь победителя пронзила каждого:
