– Это не века, а тысячелетия, – показалось, директор смутился. – С момента появления человека разумного до христианства. И позже. Христианство не сразу победило языческие культы. Десятки тысяч лет, точно не известно. Мы более-менее знаем, когда исчезли последние общины язычников, а уж когда они появились… О том времени мы ничего не знаем.
– Язычество охватывает большую часть истории человечества?
– Десятки тысяч лет. Но некоторые считают, что сроки нужно пересматривать в сторону многократного увеличения.
– И сколько журнальных страниц занял очерк? Пять-шесть?
Директор ответил с раздражением:
– Причём здесь это?
– Ладно, – я предложил перемирие. – Но всё же… Что общего в украденных экспонатах?
– Толком неясно, – директор направился к выходу, а я последовал за ним. – Предположительно, большинство – предметы культа земли.
«Опять. И здесь эта Земля», – мелькнуло в голове. Чёртовы экологи кричат о ней на каждом углу.[5]
Я отметил это как версию. Слабенькую, предварительную, но всё же…
Мы вернулись в его кабинет и расположились так же, как и сидели до похода в подземелья. Иными словами, мало что поменялось, прежде всего, в качестве информации по делу. Мы увидели много, но почти ничего не узнали. Такое случается.
– А вот эти предметы культа… – продолжил я прерванный разговор. – Как можно понять, что перед тобой именно они?
– Они иррациональны.
– Не понимаю.
Директор выдохнул что-то вроде «я тоже». Извлёк из кармана пачку сигарет, но затем предложил другой вариант продолжения разговора:
– Выпьете?
Я согласился. Музейщик достал из ящиков стола два бокала и бутылку вина. Затем бросил на меня короткий взгляд и добавил бутылку виски.
– Вино примечательное. Я его недавно обнаружил, когда разбирал сейф предыдущего директора. Полвека лежало. Но есть виски. Коньяк. Они… посвежее.
– Раз мы в историческом месте, прикоснёмся к истории.
– Попробуем её на вкус, – произнёс музейщик голосом заговорщика и подмигнул мне.
Распечатал бутылку.
– Давно вы за главного? – спросил я, глядя на то, как мужчина осторожен с бутылкой.
– Лет пятнадцать. Ему было под восемьдесят. Не доработал до пенсии всего месяц.
– Кто?
– Предыдущий директор.
Он разлил по стакану.
– Что с ним случилось?
– Скоропостижная смерть. На выходе из музея. Ступил за порог и…
– Сердце?
– Оно самое. Я занял его место.
– Не знал, что от этого ещё умирают.
Директор поднёс свой бокал к лицу и вдохнул аромат вина. Я последовал примеру.
– Он был… старой закалки, что ли. Не признавал новых… игрушек. Но время-то идёт, – он сделал небольшой глоток, смакуя его.
Мы отпили примерно по половине налитого.
– Ничего так, – неосторожно произнёс я, но, заметив обиженный взгляд директора, поспешил продолжить фразу. – Мне не с чем сравнивать. Вина не пил целую жизнь. Предпочитаю виски и коньяк.
Мужчина принял извинения и освежил мой бокал.
– Так что там с культом? – спросил я.
– А?.. Они… бессмысленны. Не имеют значения. Для нас.
– Это трудно понять.
– Допустим, перед вами черепок. Глиняный. На нём раскраска. Какой-нибудь орнамент. Вы не можете сказать, что он означает. Может быть, мы видим простое украшение предмета быта, а может, посвящение божеству. Это знали лишь те, кого давно нет. Да и – встреть мы их – они бы нам не сказали.
– Почему?
– Мы чужаки, а у них родо-племенной строй. Замкнутый на себе. Всё имело значение только в смысле данных связей. Культ предков, покровителей рода, природных духов. Вы услышали?
– Что?
– При-родных духов. Тех, что при роде… Извините, под вино только конфеты, – директор порылся по ящикам. – Надо же, вызвал гостя и забыл обновить… личные закрома.
– Ничего.
– Теперь… для нас это только слова. А они жили внутри этого. Не отстраняясь. Не сомневаясь. Не пытаясь взглянуть со стороны. Не понимая.
Мы выпили ещё.
– Интересно, какими они были, – выговорил я, ощущая, как начинает действовать алкоголь.
– Никто не знает. Это было… пробуждение человечества. Как весна после зимнего сна. Нам не вернуться туда… Наверное, и не стоит пытаться.
– Всё, что осталось, непонятно, – я медленно произнёс в потолок.
– Неинтересно. Такая древность на периферии внимания, – его лицо раскраснелось.
– Сколько могло стоить украденное?
– В нашем времени – нисколько.
– А в их?
Он посмотрел на меня так, что я понял: вопрос не имеет смысла.
– Что, если бы мы могли познакомить их с письменностью? – Мне показалось, что я задал умный вопрос.
– С книгами?
– Да.
– Они бы… – он прыснул от смеха. – Они бы… бросили в нас топором.
Его тело содрогнулось в приступе хохота: «Томагавком, представляете?.. А потом бы сделали… из нас кожаные амулеты».
Его безудержный смех заразил и меня: «И мы бы встретились тут, в музее».
Через полминуты директор смог более-менее внятно произнести:
– Из книги легко вырвать страницу. Переписать, – он стал загибать пальцы. – Подправить. Оболгать. Украсть. Знание, доверенное бумаге, уже наполовину украдено… Ис… испорчено. Иссушено. Так же как здешние мумии, – он посмотрел на меня довольно жёстким взглядом, но быстро смягчил его и улыбнулся. – Вы понимаете? Бумага это не человеческое сознание. Оно живёт по-другому.
Я поймал себя на мысли, что размышляю над тем, была ли пауза между частицей «не» и словом «человеческое».
Голова туго соображала. Наконец, я сдался и кивнул. От всего сказанного осталось только ощущение, будто на какое-то мгновение меня коснулось… понимание, что ли. Но оно куда-то исчезло.
Голову мутило.
Теперь можно сворачиваться. Больше ничего конкретного не будет. Последнее, что было сказано мной по существу, звучало так:
– Приедет команда. Она заберёт печатные машинки с описями экспонатов на экспертизу и… Подготовьте справку. Хотя бы грубо… надо оценить – кто из сотрудников сколько времени проводит в помещениях с той или иной машиной.
– Печатной?
– Разумеется.
Мы прихлопнули бутылку, разговаривая об истории. О фактах и интерпретациях. Директор вёл себя достаточно откровенно. Выяснилось, что он, имея в хозяйстве целый музей, знает об истории немногим больше моего. Все эти вещи, артефакты, вырваны из своего времени. Рядом нет реальных людей, которым они нужны, которые верят и следуют традициям.
Возникало странное чувство, будто меня провели по рассыпающейся в труху массе истории, украденной и ветшающей – в темноте подземелий, в тишине и одиночестве. С номерками. Каталоги и хранилища больше походили на усыпальницы.
Директор сознался в плохом мнении об учебниках истории: мол, это «интерпретации и натяжки». «Колосс из археологических находок, но любой ветер клонит его свою сторону». «Большинство находок не несёт смысловой нагрузки, не служит подтверждением или опровержением принятой версии истории». То есть археологические данные – не информация, а просто как шум. Не более. Будто они с одной планеты, а наши измышления с другой. И эти «штуковины» не соотносятся друг с другом. «Кто знает, может, и нет никакой истории. По крайней мере, в том виде, в каком её рисуют люди».
