– А первый – не сам ли Император? Наверняка он кому-то проболтался и даже не заметил. Если работал человек неглупый, ему хватило бы и незначительной оговорки: мы так работаем, ловим на слове, так отчего б им не использовать те же методы?
– Рудольф, конечно, не гений конспирации, однако за словами следить привык. Я разумею, что если он раскрывает тайны, то делает это вполне осознанно; раскрывает не тем, кому следовало бы, возможно, однако же, не в безотчетном состоянии. Если он говорит, что молчание было полным, – это так и есть. И вывод неутешительный: о наличии карты в его руках не могли узнать посторонние ни от Совета, ни от Императора, однако кому-то это все-таки стало известно. Impossible sed certum[53]. Вот в чем загвоздка.
– А если допустить, что мы имеем дело и впрямь с малефиками? – предположила помощница неуверенно. – Если – не просто дворцовые интриги? В этом случае он мог действительно рассказать все сам, и именно что в безотчетном состоянии, и даже не помнить об этом.
– Разумеется, всесторонне одаренных личностей я беру в расчет первым делом, однако, если бы здесь поработал некто, имеющий способность так воздействовать на память и волю, они узнали бы истинное место хранения карты, а верней всего – Рудольф просто сам принес бы им ее, вот и все.
– Резонно, – согласилась Лотта то ли с сожалением, то ли облегченно; Адельхайда кивнула:
– И второе: для того, чтобы попытаться провернуть нечто подобное, надо если и не знать доподлинно, то хотя бы предположить, допустить мысль о том, что добытый Конгрегацией артефакт может оказаться на хранении у Императора. А это мысль, согласись, дикая. Когда я узнала об этом от Рудольфа, поначалу не поверила в то, что карту он не выкрал или не выторговал, уж не знаю какими путями, и даже связывалась с отцом Бенедиктом по этому поводу. Вообрази себе степень секретности, к слову, если даже мне не обмолвились о таком факте… Или местоположение карты стало известно от предателя (а значит, предатель этот сидит столь высоко, что разглядеть его будет практически невозможно), или же это дело рук малефиков, которые могли поступить, как поступают ведьмы, ища утраченные или украденные вещи, – просто отследить саму вещь.
– Не слабые у них, в таком случае, ведьмы.
– А кто сказал, что мы противостоим неучам?
– У тебя хотя бы есть идеи, с чего следует начинать? – почти с состраданием спросила напарница, и Адельхайда красноречиво поджала губы. – Ясно.
– Будь я следователем не только по должности, – вздохнула она, – имей я возможность действовать не таясь, имей я право предъявить Сигнум и задавать вопросы открыто, для начала я побеседовала бы со стражей, стоящей в карауле в ту ночь: с теми, кто остался в живых. От того, что они видели или не видели, что помнят или не помнят, зависит хотя бы начальный диагноз.
– Как я понимаю, вызывать на откровенность всех, кто званием ниже камергера, снова придется мне.
– Полагаю, многие удивятся, если я начну вести с охраной беседы о тяготах службы.
– А что ж сам Император? Неужели до твоего появления он не попытался провести хотя бы вялое подобие дознания, не задавал вопросов сам? Проникновение в сокровищницу – не шутки, даже если б и не было никакой карты.
– Задавал, – недовольно отозвалась Адельхайда. – Можешь себе вообразить, с какими эмоциями и с каким при этом знанием дела… Но все, что удалось вытрясти из стражей, до смерти устрашенных перспективой быть казненными за халатность, Рудольф мне пересказал. И он не так спрашивал, и они, соответственно, не так отвечали, кроме того, записать их ответы ему, разумеется, в голову не пришло, и пересказывал он своими словами с применением выражений, отношения к делу не имеющих, а посему картина выходит весьма расплывчатая. Никто ничего не знал и не слышал, чужих не видел, своих тоже.
– Он сказал тебе, где карта на самом деле?
– Нет, – качнула головой она, и Лотта с сомнением уточнила:
– Не доверяет?
– Я попросила не говорить, – возразила Адельхайда, пояснив в ответ на искреннее изумление: – Неведомо, как повернется дело. И безо всяких чародейских приемов есть немало способов получить от человека нужную информацию, не по-хорошему, так по-плохому, а рисковать потерей таких сведений я не желаю. Теперь, даже если я буду прижата к стенке, мне нечем будет купить себе избавление.
– Прижата – кем?
– Понятия не имею.
– Я тебя знаю, – заметила Лотта недовольно. – И вижу, что какие-то мысли у тебя все же есть. Что задумала?
– Задумывать что-то существенное мне пока не с руки, – отозвалась Адельхайда, помедлив, – но мысли, разумеется, есть. Как я сказала, сами тевтонцы в моем списке подозреваемых значатся на последних местах, однако, думаю, с делом они связаны. Это единственный провал на гладком пути от Совета до Рудольфа. Кто-то в их среде имеет доступ к самой сокрытой информации – кто-то из обслуживающих чинов; либо же есть кто-то посторонний, но знающий некие подходы к их тайнам. Рудольф вел переписку о карте с Магистром. Писал, разумеется, обтекаемыми фразами и намеками, однако человек, заранее знающий о существовании карты, понял бы, о чем идет речь, без особенного труда.
– Император до сих пор не додумался шифровать личную переписку? – удивленно уточнила Лотта, и напарница вздохнула:
– А как я-то была огорошена… Едва удержалась от того, чтобы высказать ему все, что я думаю, в несколько более простых словах. У нас даже новички-следователи отчеты пишут только в шифрованном виде, а он, властитель Империи, в открытую доверил бумаге тайну государственного значения!
– Так быть может, и в самом деле виноват он сам? Пусть не проболтался впрямую, но выдал секрет вот так, опосредованно? Гонец здесь, какой-нибудь секретарь у тевтонцев…
– …командор, через которого переписка завязалась, – подсказала Адельхайда и вскинула руку, когда та кивнула, попытавшись продолжить: – Но. Но дело не только в этом. Уж больно схожи два события, произошедшие в разных концах Империи, – удачное похищение карты из орденского архива и неудачное из императорской сокровищницы. И оно было бы удачным, не прояви Рудольф сообразительность хотя бы здесь.
– Да неужто, – с сомнением пробормотала Лотта, тут же пожав плечами. – Хотя возможно. Все-таки полнейший недоумок на троне столько бы не продержался – даже с нашей поддержкой.
– Он просто начал уставать, – невесело откликнулась Адельхайда. – Жить в эпоху перемен, а тем паче править – к этому надо иметь талант и склонность. И силы; а Рудольфу скоро уж полвека. Однако все еще пытается трепыхаться. В его положении, как при падении в реку, если перестать биться, пойдешь ко дну… Он принес карту в сокровищницу, – встряхнувшись, продолжила Адельхайда. – Принес в tubus’е, у всех на виду, после чего tubus в сокровищнице оставил, вынеся карту в рукаве. По его словам, когда он делал это, был уверен, что подобная предосторожность излишня, но после возблагодарил Бога за дельную мысль.
