Конечно, эта дрянь несла какой-то бред, но ей удалось встревожить Ларша. Да и спутницы его побледнели.
– Что за сила? – не удержался Ларш.
– Дитя воздуха, сила воздуха... Ученый умник, который делал вазу, сказал: воздушная элементаль. Вихрь без разума, с единственным чувством – яростью. Должен был уничтожить Тайверан, а вышло – Аршмир. Я видела однажды издали, как бушует такая тварь. Только та была огненная. Потом я ходила по спекшимся руинам, по пеплу...
Ларш встревожился окончательно. Врет Нуроса или не врет, а надо что-то делать. Например, утопить проклятую вазу в море. И пусть дядя потом Ларша хоть убьет...
Но спешить во дворец, волоча за собой отбивающуюся бабу...
Десятник огляделся – и увидел на краю деревушки покосившуюся хибару, явно нежилую.
– Авита, – спросил он, – ты можешь поработать над этой развалюхой?
– Да, командир! – отозвалась девушка с готовностью. Видимо, ее испугал рассказ Нуросы – и она рада была получить точный приказ и хоть что-то сделать.
– Какая хибара?! – Нуроса рванулась из рук Ларша. – Вы что, не поняли? Нашим жизням конец – вашим и моей!
– Июми, – обернулся Ларш к девочке, – обеги все дома и предупреди рыбачек, чтоб никто не совался к этой хижине, если не хотят иметь дело со стражей.
– С какой стражей, дурак? – прорычала Нуроса. – И страже конец, и рыбакам, и тебе!
Ларш не ответил. Июми умчалась выполнять приказ, а Ларш поволок отбивающуюся пленницу к кособокой хибаре.
Авита уже успела приладить на единственное окошко покосившиеся ставни. Ларш знал, что теперь эти ставни не выбить даже тараном.
Нуроса отбивалась, кусалась. Ларш втолкнул ее в хижину и держал снаружи дверь, пока Авита водила ладонями по косяку и порогу.
– Хорошо, – кивнул Ларш. – Теперь быстрее – во дворец. Может, еще успеем.
Трое из особого десятка поспешили прочь. Вслед им из хибары неслись завывания:
– Мертвецы! Вы все уже мертвецы!
«Врет, – успокаивал себя Ларш. – Врет, сука, придумала страшную сказку!»
* * *
А в это время во дворце лучи солнца, пролившись сквозь витражное окно, коснулись хрустального яйца. Скользнули вглубь, в голубой холодок.
Там, внутри, сдвинулись с места колкие веточки-трещинки. Словно зародыш дракона шевельнулся в яйце.
* * *
Сверчок лежал на плоской крыше сарая. Снизу, сквозь щели, пахло сеном. Парнишка забыл о том, что его могут увидеть, так он был увлечен зрелищем, что разворачивалось в нескольких шагах от сарая, словно на крыше театра.
У клетки с распахнутой дверцей стоял спиной к Сверчку широкоплечий господин в дорогом плаще. Рядом с ним – женщина, лицо закрыто вуалью. Верзила (судя по всему, охранник зверинца) докладывал господину:
– Мы тут прихватили одну девчушку, я ее запер пока в сторожке. Совсем молоденькая. И вроде как ее не скоро хватятся.
– Хорошо, – кивнул господин. – Может, выйдет что-то интересное, а то получаются сплошь шелудивые псы. Но я устал. Тащи сюда девчонку – и хватит с меня на сегодня, буду отдыхать.
– А мне прикажешь ждать? – послышался откуда-то слева возмущенный визгливый голос. – Может, велишь и меня в той сторожке запереть, а?
К клетке вышла старушонка – мелкая, с растрепанными седыми космами.
Сверчок, забыв об опасности, подался вперед.
Эту старуху он случайно видел один раз, уже давно. Но сейчас не усомнился, что это она. Вьямра Юркая Кошка не из тех, кого можно с кем-то спутать.
Старуху сопровождали двое – должно быть, наемники-телохранители.
– Ох, прости, – смутился господин. – Я не ждал тебя сегодня.
– А чего тянуть? – хмыкнула старуха. – Я готова.
– Госпожа моя, – негромко сказал один из телохранителей, – еще не поздно отказаться. Что мы тебе, убежище не найдем?
Второй молча, но выразительно закивал.
– Убежище! – хмыкнула Вьямра. – Я – травленая зверюга. В каких только норах не приходилось отлеживаться, в каких только берлогах... А на старости лет узнаю́: есть тропа, по которой я не ходила. Думаешь, глупо? Пожалуй, глупо. Но я столько лет прожила умной да хитрой, что можно и глупость сделать. Очень хочется мне этого колдовства отведать. Если повернусь и уйду – поступлю умно. И до конца жизни буду себя этим попрекать. А много ли мне той жизни осталось?
– А! – В голосе господина прозвучало уважение. – Вот и я так же изводился, пока не попробовал.
– Ты проверил это на себе? – обернулась к нему Вьямра.
– Да.
– Это больно?
– Да. Но вытерпеть можно.
– Ну так чего тянем? – Вьямра, пригнувшись, шагнула в распахнутую дверцу клетки и встала у решетки. – Раздеваться надо?
– Нет, только ворот развяжи.
Вьямра распутала завязки рубахи у ворота, обнажила ключицу. Сказала с неожиданной угрозой:
– Мои люди приглядят, чтоб все было честно. Не только эти двое. И другие.
– Я помню, – спокойно ответил господин.
Шагнул к клетке, что-то приложил к плечу старухи и четко произнес:
– Вурр!
Сверчок, вконец забыв об осторожности (и вообще обо всем на свете), подался вперед, вцепился в край крыши. Никто его не видел: все глядели на то, что происходит в клетке.
Старуха отступила на шаг от решетки. Не по возрасту гибким движением опустилась на четвереньки. Вскинула голову. Фигура ее стала текучей, меняла очертания. Одежда превращалась в клочковатую бурую шерсть. Миг – и в клетке животное, какого Сверчок никогда не видел. Короткие задние лапы, длинные и кривые передние – казалось, что тварь присела и сгорбилась. На мощной шее и хребте – жесткая грива, по шкуре – пятна. А морда... Сверчок прикусил губу, чтоб не вскрикнуть от отвращения.
Тварь оскалила мерзкую пасть и залилась жуткими отрывистыми звуками, похожими на хохот.
Издали ей ответил такой же хохочущий лай.
Господин поспешно задвинул дверцу клетки и задвинул засов.
– Вторая гиена в моем зверинце, – сказал он.
Тварь злобно зарычала.
Наверное, Сверчок в этот миг охнул. Или еще как-то выдал себя. Господин обернулся – и его жесткий взгляд встретился с потрясенным взглядом парнишки.
* * *
В пустом зале солнечные зайчики перестали играть в голубом хрустале вазы: солнце скрылось за тучей.
Но хрусталь продолжал сиять, светиться, словно впитал в себя солнечные лучи.
Некому было в эти мгновения любоваться новой красотой того, что перестало быть вазой.
С легким щелчком сами собой раздвинулись четыре серебряные ручки, освобождая голубое яйцо.
По хрусталю побежали трещины. С тихим звоном брызнули на мраморный пол мелкие осколки.
Уже не из хрусталя, а из света, ставшего нестерпимо ярким, возникла маленькая фигурка дракона. Возникла – и взмыла в воздух.
С каждым всплеском полупрозрачных перепончатых крыльев дракон рос. Вот он уже стал таким большим, что не помещался в зале.
Лениво, небрежно дракон хлестнул хвостом по стене. Стена с грохотом обрушилась, в проломе перед чудовищем возникли двор, ограда – и небо.
Дракон, вытянувшись, легко просочился в пролом и взмыл ввысь, по пути добавив хвостом по дворцовому куполу. Под грохот, под крики людей дракон ринулся навстречу ветру, принял его в себя, сделал собой – и стал огромен.
Бело-голубой, полупрозрачный, сын ветра и неба был страшен и прекрасен. Очертания его текли и менялись, но это непостоянное обличье дышало страшной мощью и жаждой разрушения.
Дракон не спешил. Он знал, что размечет эти дома внизу. Люди интересовали его меньше. Несколько этих жалких существ уже корчились внизу, раздавленные обломками. Такие непрочные, такие слабые... Ломать стены и крыши было куда забавнее.
Дракону нравилась эта игра. Он поднялся повыше. Солнце, выглянувшее из-за тучи, поспешило вновь спрятаться: оно ничего не видит, оно здесь ни при чем... Небо наливалось предгрозовой темнотой.
