Небо уже посерело за спинами лежащих лицом к океану и собиралось через часок появиться из-за горизонта, маленькое и холодное осеннее солнце. Теперь руководителям операции, вернее, единственному настоящему руководителю всего затеянного — Октябрьскому, следовало принимать решение: что делать? Продолжать ли наблюдение за явно жилым и не пустым домом, внутри которого колыхалось пламя то ли свечей, то ли многочисленных, переносимых с места на место керосиновых ламп; или попробовать штурмовать дом, рискуя жизнями солдат, да при том еще считаясь с возможностью напрасных потерь, если вспомнить подвал бывшего губернаторского дворца.
Перекрывая монотонный рокот океанских волн, ритмично набегающих на совсем близкий берег, громко, как тревожная сирена, заскрипела открываемая дверь. «Не может быть, — подумал Пан, ловя в оптику выходящего из двери человека. — На таком расстоянии скрип не слышно…» Но скрип, видимо, услышали все, причем отреагировали по-разному: Октябрьский только упрямо мотнул головой, Марта схватилась левой, свободной рукой за щеку, будто у нее внезапно разболелся зуб, а капитан Мишин уткнулся лицом в сухую землю, поросшую жесткой, пожелтевшей травой.
Появившийся на пороге мужчина, рослый, широкоплечий, с простым, обветренным лицом, больше похожим на рисунок на плакате, чем на живое, человеческое, держал в руке дробовик, изредка встряхивая им, как знаменем. Пан отлично видел в прицел неподвижные, будто мертвые глаза мужчины, его чуть перекошенные, плотно сжатые, жесткие губы. И в этот момент тревожащий душу скрип оборвался, будто освобождая место в слуховом диапазоне голосу мужчины, обратившему лицо к обрыву и отрывисто, с каким-то надрывом, кричащему местные слова, непонятные Пану. И, как оказалось, не только Пану.
— Что он там говорит, мать его? — выругался Октябрьский. — Вот не думал, что переводчик понадобится.
— Это не ваша земля… уходите… это частная собственность, — забубнил, вслушиваясь в крики, капитан Мишин. — Снова про собственность… хуже будет… приму меры…
— Спасибо, — отозвался Егор Алексеевич, — а то я, как на грех, только по-немецки шперхаю, да и то с трудом, одна вон Марта понимать научилась…
— Не наговаривайте на себя, Георг, — отозвалась Марта, давая понять, что и с ней после вынимающего душу скрипа все в порядке.
А мужчина на пороге дома продолжал говорить, потряхивая ружьем, угрожая…
— Пан, в голову сможешь? — спросил Октябрьский.
— Попробую, только зачем сразу в голову? — потерял всякую субординацию Пан.
— Стреляй, — мягко посоветовал ему Октябрьский.
Ждать пришлось недолго, потому что даже разговаривая с Октябрьским Пан не отрывался от прицела, сопровождая любое движение объекта. Пуля прошла насквозь, будто голова мужчины была муляжом из картона, и маленький кусочек облитого сталью свинца просто порвал в нем две дырочки. Тело мужчины чуть качнулось, гася силу удара, и мгновенно восстановило равновесие. Повернувшись всем корпусом в сторону выстрела, мужчина снова тряхнул ружьем и погрозил Пану кулаком. Вряд ли он мог видеть сразу после выстрела перекатившегося на пару метров вправо снайпера, прижимающегося сейчас к земле, потому и грозил только направлению, хотя Пан и ощутил едва ли не физически, как волна ненависти вырывается из этого непонятного организма, грозя смести всё живое вокруг.
Но — только грозя. Никаких видимых последствий выстрел в голову мужчины не произвел, только вновь заскрипела на всю округу дверь, и через пару секунд некто скрылся в доме. В ту же секунду, как обратил внимание Пан, свет в окнах домика потускнел, покраснел на некоторое время, а потом снова вспыхнул неровными, колеблющимися сполохами. И снова — только шумели набегающие на песок волны…
— Что будем делать? — неслышно подобравшийся Успенский присел позади Пана на землю, обращая вопрос к руководителям всей этой затеи. — Может, поджечь этот сарай? сами и выскочат…
— Вряд ли выскочат и вряд ли дадут поджечь, — засомневался капитан Мишин после результатов выстрела Пана.
Он внимательно, не отрываясь, следил за объектом и, хоть не мог видеть, но чувствовал, что снайпер не промахнулся.
— Подтяни ребят чуть поближе, — скомандовал Октябрьский. — Пусть начинают обстрел домика, но — по верхам, и не лупят очередями, одиночными, но — постоянно, что бы на полчаса хватило боезапаса, как минимум.
— Есть, — уже начал соображать как и где расставить народ для такого упражнения по стрельбе Успенский.
— Еще не все, — остановил его Егор Алексеевич. — Пока основная часть будет беспокоить противника огнем, пусть человека три-четыре подползут на минимально возможное расстояние к домику… ну, метров на сто, не ближе. И подбери не самых опытных, а самых шустрых.
— Это как? — не сообразил сразу Успенский.
— Как только этот… ну, пусть человек, снова появится из дверей или из окна, вообщем, выйдет из дома, твои ребята должны со всех ног от него бежать, — пояснил Октябрьский. — Со всех ног и как можно быстрее. Ясно?
— Выманить его хотите? — понял, наконец-то Успенский.
— Туповато объясняю? — улыбнулся Егор Алексеевич. — Это от волнения. Тех, кто будет убегать, прикройте — огонь на поражение, без раздумий.
— Теперь всё ясно, — сказал Успенский, — разрешите выполнять?
— Действуй, сержант, надеюсь, всё пройдет нормально…
Успенский шустро отполз метров на десять, а потом привстал и побежал пригнувшись почти к самой земле. Октябрьский проводил его глазами и сказал Пану:
— Когда выйдет оно, вся надежда будет на тебя…
— Если выйдет, — скептически поправила Октябрьского Марта.
Пан заметил, что сейчас её чудовищный акцент уже не режет ухо, а воспринимается, как нечто родное и милое. Чудеса происходят что ли, когда столкнешься с чужим, неведомым и опасным?
— Оно обязательно выйдет, — с убежденностью истово верующего сказал Егор Алексеевич. — И вот когда выйдет, ты, Пан, стреляй только сюда…
Пан хотел было сказать, что на себе не показывают, но вряд ли Егор Алексеевич не знал этой армейской приметы. Но все равно палец его описал маленький круг над солнечным сплетением.
— Мне почему-то кажется, что ты не промахнешься, — закончил Октябрьский свой несколько странный для военного человека инструктаж.
— А на меня какие обязанности возложите? — поинтересовался Мишин.
— Пока только те же, что и на Марту, — вздохнул Егор Алексеевич. — Наблюдение и запоминание.
— Может быть, мне поучаствовать в вылазке? — все-таки уточнил Мишин, неловко чувствуя себя в качестве простого наблюдателя в опасной ситуации.
