Это был единственный случай, когда граф фон Рихтхофен не поведал жене о какой-то из своих тайн, не сообщил хотя бы о пустяковом случае из своей жизни, а ведь смерть близкого родственника от удара ножом в горло, при коем подле обескровленного тела не было обнаружено ни капли, пустяком не являлась. Промолчать супруг мог лишь по одной причине: ради ее безопасности. Ведь, как известно, дольше всех живет тот, кто всех менее знает…
Проникнуть в заколоченный дом покойного родственника при помощи своих незаконопослушных помощников Адельхайда сумела довольно легко, но осмотр оказался делом сложным. Разобраться в ворохе записей, неупорядоченных и разрозненных, было непросто, однако затраченное время окупилось сполна: среди сочинений лекаря о травах, грибах, металлах и превращении веществ обнаружились труды по алхимии крови, а средь них, многажды правленные и переписанные, отдельными поименованными главами – подробное описание стригов. Да, о демонах, ведьмах, оборотнях и стригах не писал в последние времена лишь ленивый или же вовсе не умеющий писать, да и такой сочинял устно, однако из слов этого человека было видно, что он знал, о чем рассуждает, видел, слышал, прикасался, оставаясь каким-то чудом в живых. Ну, до некоторых пор, как показали последние события.
Не одна неделя миновала, прежде чем дальнейшие поиски и расспросы вывели Адельхайду на клан стригов, при каковом событии она едва ль не в дословном смысле нос к носу столкнулась с агентом Конгрегации, а поскольку сей представитель инквизиторской братии не порывался отправить ее на костер немедленно, такой поворот дела она сочла даже удачным: сил и возможностей для активных действий недоставало, и найти практическое применение массе добытых сведений было совершенно невозможно. За предоставленную информацию агент поблагодарил, посулив заступничество перед оплошавшим собратом, а по завершении дела внезапно предложил службу в Конгрегации; как Адельхайда узнала уже много позже, вышестоящие разумно рассудили, что подобные ей персоны, мягко говоря, на дороге не валяются.
О том, что именно стриги забыли в лавке аптекаря, она так и не сумела узнать достоверно: после вмешательства Конгрегации никого в живых из клана стригов не осталось, и деталей поведать было некому. Подозрения, что Конгрегации стало известно больше, чем ей за все эти недели, были незыблемы, однако от пространных вопросов Адельхайда воздерживалась. Ее имя обелили, ее жизнь приобрела смысл и вкус, месть за смерть мужа состоялась, от конгрегатского агента она довольно скоро поднялась до ранга следователя, и такой подарок судьбы следовало принять, как и прежде, без слишком назойливых придирок.
Сфорца, курировавший ее вербовку, после долгих бесед и соответствующей подготовки сумел обратить на нее внимание Императора, стать доверенным лицом которого оказалось хоть и сложно, но вполне исполнимо. О том, что она состоит на службе в Конгрегации, кардинал в беседе со своим венценосным подопечным предпочел не упоминать.
Сейчас, здесь, в Карлштейне, работа предстояла как никогда сложная – без предварительных данных, без быстрой возможности вызвать помощь. Сложность заключалась не только в огромном количестве людей, с которыми предстояло побеседовать и чьи слова следовало тщательно осмысливать, – такое бывало и прежде. Трудность была в ином: если сам Рудольф подозревал наличие среди близких к нему людей конгрегатских агентов влияния, то Адельхайда знала доподлинно, что такие есть. Единственное, что ей не было известно, так это кто именно из придворных где-то в тайном месте, подобно ей самой, хранит выданный ему Знак и не имеет выжженной на плече Печати, как прочие служители Конгрегации, от курьера до обер-инквизитора. И в этом расследовании вполне возможно будет издержать уйму времени на пару подозрительных персон, выяснив в итоге, что слежка велась за своими. А тратить время было нельзя – провал в таком деле, какое выпало на ее долю в этот раз, мог стоить краха планов, выстроенных на десятилетия вперед.
* * *
С Лукашем Гюнтер не разговаривал уже два дня. Если проиграл, будь любезен примириться с этим фактом, а не хватать за руки и не разглядывать с подозрением кость, которую видишь уже не первый год. Разумеется, все так и окончилось ничем, проигрыш Лукаш честно и сполна отсчитал, однако никто еще, никогда в жизни, ни разу не посмел упрекнуть Гюнтера фон Штрека во лжи и – того хуже! – в мошенничестве, точно кочевого трактирного игрока. От ответа, которого он заслуживает, Лукаша уберегли только три года близкого приятельства. Свои дурные обвинения он тогда сам же свел на нет, осознавая их безосновательность, и с того вечера, если доводилось перемолвиться по делу, выглядел виновато и сконфуженно, однако вот так запросто забывать подобные обиды Гюнтер не намеревался. Лукаш должен был извиниться гласно, в лицо, так же, как в лицо бросался оскорблениями.
Для себя он решил, что, если не услышит от приятеля правильных слов в течение трех дней, это перечеркнет товарищество трех лет и дружбе конец. О том, следует ли после этого восстановить свою честь полагающимся образом, Гюнтер думал, но пока ни к какому решению не пришел – не в последнюю очередь потому, что заранее воображал себе реакцию Императора, когда ему сообщат, что один из вассалов зарубил другого из-за ссоры, случившейся при игре в кости. Извинений все так и не было услышано, второй отведенный для этого день уже подступал к вечеру, и он все так же, как прежде, сохранял надменное и оскорбленное молчание, всем своим видом показывая приятелю (с каждым часом все более «бывшему»), что ничто не забыто. Вчерашним днем все прошло легко – с Лукашем они пересекались два раза случайным образом, ныне же гордое безмолвие, хранимое Гюнтером, было той самой палкой, что другим концом била по нему же самому, ибо несколько часов нести стражу в узком пустом коридоре, не имея возможности перемолвиться словечком с единственным человеком в обозримой окрестности, было скучно и тоскливо.
Все, однако, переменилось четверть часа назад. Нет, этот дурной богемец по-прежнему так и не принес извинений, однако Гюнтер вполне допускал даже мысль о том, что свою выходку приятель сейчас попросту забыл. Он и сам на минуту запамятовал о данном себе слове не разговаривать с грубияном, и было отчего. Сюда, в коридор неподалеку от сокровищницы, явился Император. Лично. И не с проверкой, не с целью прогуляться по родовому гнезду, не для того, чтобы войти в сокровищницу, – нет. Для того, чтобы велеть им, сдав смену, явиться к нему для беседы.
Император Священной Римской Империи, король Богемии и Германии, сам, своими ногами пришел к двум стражам, дабы вызвать их… куда? для чего? И неважно, что за спиною одного из них три поколения рыцарства, а в достоинствах другого – и вовсе теряющаяся в веках немецкая родословная; таких, как они, во всем Карлштейне десятки, да что там – лишь таким и доверено оберегать покой венценосца внутри замка. Стало быть, не кровь, титулы или звания подвигли Императора на подобное действие. Что же такого могло приключиться, о чем должен будет пойти разговор, если не был прислан кто-то из прислуги, если вот так, собственной персоной, к блюстителям порядка замковых коридоров явился властитель государства, не поленившись и не сочтя это зазорным?
