сдала отчёт по сделкам за месяц и выложила пачку ассигнаций.
— Эля! Я тебя обожаю, — заверил Егор, попивая умело заваренный кофе у неё на кухне. — После гастролей осяду в Минске надолго, у нас будут концерты, приглашу.
— Так уже товарищ твой Валера пригласил, в четверг ходила с подружкой. Ты, кстати, чуть бы вышел вперёд. Сзади спрятался, в этой длинной хламиде и в парике едва тебя узнала.
— Впереди стоят Дайнеко и другие звёзды первой величины, я отираюсь в подтанцовке. Кстати, как у вас с Валерой?
— Ревнуешь? Правильно. Галантный мужчина. Но, увы — тоже сегодня уезжает. Далась вам эта Украина…
— Правила такие, дорогая. Чтоб пустили в Мексику, надо минимум полгода окучивать родимые поля и леса. «Песняры» в декабре летали на Кубу. Значит, до Мексики вся заграница для нас — Россия да Украина, три-четыре концерта в день.
Элеонора принимала его совершенно по-домашнему. Розовый халат был теперь просто удобной одеждой, а не чем-то таким, что удобно распахнуть и быстро сорвать, не заморачиваясь молниями или пуговицами.
— Скажи… А если я накоплю на путёвку в загранпоездку, меня выпустят?
— Спрошу. Думаю — да. Тем более, ты давала подписку о сотрудничестве. Вызовут, озадачат закладывать, кто плохо вёл себя за кордоном и рассказывал политические анекдоты.
— Говорят, если купил путёвку, то немного рублей разрешают менять на валюту. Куплю на неё магнитофон, продам здесь — поездка окупится.
— Элечка, я тебя умоляю. Да, так ездят за рубеж. Берут макароны, кипятильник, греют воду в сливном бачке унитаза и варят в нём эти макароны. Ну? Тебе это надо? Ты у меня — леди. Не надо себя изводить. Заработаем ещё.
— Заработаем. Но, если по правде, я хотела бы съездить с тобой. Нет, не за твой счёт, всё можно честно, поровну. Просто… Надеюсь, ты меня понимаешь.
— Понимаю. И не отвечаю тебе, потому что тоже горю этим желанием. Но до осени ничего и никому не могу обещать.
Спустившись по лестнице, Егор обернулся и посмотрел в глубину пролёта. «Сука ты, — сказал он себе. — Ведь ты ей действительно нравишься. Зачем дуришь девке мозги?»
Никаких последствий самобичевание не имело. Он поймал такси и отправился на две встречи: отдать сумму на укрепление отечественной госбезопасности и получить сведения у Образцова, обе прошли вне стен здания на улице Комсомольской.
— Волобуев вам говорил, какая обстановка во Львове? — спросил Николай, рассматривая щётки стеклоочистителей, размазывающие снег по лобовому стеклу.
— Ещё как. Говорит, там на каждом заборе пишут: «москаляку на гиляку». Или: «найкращий москаль — мэртвы москаль»[1].
— Преувеличивает. Но правильно делает. Львовщина ещё сильнее тяготеет к Польше, чем наша Западная Белоруссия. Как начались волнения и забастовки у поляков, украинские западенцы кричат: и у нас пора. Конечно, не все. Но много. Кто не согласен, помалкивает.
— Волобуев взялся сам нас сопровождать. Выгодное дело. Он числится в ансамбле вторым помощником худрука или администратора, рублей десять-двенадцать капает с каждого концерта. Ни за что не поверю, что полученные на гастролях рублики и зарплату в филармонии он сдаёт в кассу КГБ.
— А вот этого тебе знать не стоит. Есть пределы. Куда не просят — не лезь.
Пообщавшись с Сазоновым, очень щепетильно относившемся к вопросам денежным, Егор по нервной реакции Образцова понял: и в «пятаке» всё непросто.
— Ладно, спрошу о более насущном. Если известно о массовом недовольстве на Львовщине, что делаете вы?
— А что мы? Точнее — львовские коллеги. Ничего. Отлавливают только самых резвых. И то — аккуратно. Стараются не злить. Охраной общественного порядка, чтоб гадости не рисовали на стенах и не выкрикивали, должна заниматься милиция. Так в той милиции — ровно такие же западенцы. Ладно… Ты парень безбашенный, но с головой, как бы странно это ни звучало. Куда не надо — не суйся. И помни, что главное — разобраться с наркотиками. Одежды погибшего нет, чемодан вымыли. Никто не знает, были ли наркотики, погибший — потребитель или распространитель. Всё зависит от тебя. Соображения, подозрения есть?
— Пока мой единственный подозреваемый — Серёгин. Трус, способный от страха на резкие поступки. Когда изобличил его с аферой насчёт продажи дисков с автографами, он аж взвился и едва не полез в драку. Наврал ему, что доложено куда следует, тот сдулся как проколотый шарик. Но… не знаю. Очень легко согласился взять меня в долю в нелегальной торговле пластинками, я уже закупил сотню. Втираюсь в доверие как соучастник. Но то — спекуляция, мелочь. Для мокрухи Серёгин хлипкий, кишка тонка.
— Понятно. Теперь о Волобуеве. У тебя изменилось впечатление о нём?
— Не доверяю его профессиональным навыкам. То, что видно на поверхности: формальное отношение к службе, создание видимости и решение личных вопросов. Может, он — гений негласных методов, но от вас же слышал, Волобуев не смог никого завербовать, оттого меня и внедрили. Николай, я очень сомневаюсь, что он будет полезен, если мне понадобится проверить подозрения в отношении кого-нибудь из песняров на причастность к убийству Сафронова.
— В худшем случае — обращайся к местному управлению КГБ. Называй оперативный позывной, известные тебе телефоны в Минске, мою фамилию. У нас есть закрытая линия связи. Узнав, что ты — свой, в помощи не откажут. Но и особо напрягаться не станут, — откровенно признался Образцов. — Ты всё же не являешься штатным аттестованным сотрудником.
— Ну да. Это как если бы в Горьком над телом Сафронова я размахивал удостоверением дружинника минской милиции и требовал комплекса следственно-оперативных мероприятий. Меня даже нах не послали бы, просто проигнорировали.
— А иногда агент вынужден действовать на свой страх и риск, не раскрывая свою принадлежность к службе и не имея возможности получить от неё никакой помощи. Правда, это больше характерно для шпионских игрищ первого главка, в «пятёрке» немного проще.
— У меня единственная просьба напоследок. Подбросьте меня к ЦУМу. Валера Дайнеко позвонил нужным людям, чтоб продали мне по блату кассетный магнитофон, на прилавке его нет. Не особо хотел покупать сейчас, и так много расходов. Но Валеру обижать не хочу, он старался.
С покупкой магнитофона и прочими делами он задержался сильно, приехав на Калиновского, когда до отправки двух поездов осталось всего ничего — около четырёх часов. Настя изнервничалась.
Он обнял её, усадил на колени, как делал много раз.
— Почему-то гораздо больше не хочу с тобой расставаться, чем в прошлый раз.
