Ящер замычал, остервенело размахивая огромной головой, снабженной крохотным мозгом, которому задали непосильную умственную задачу.
«Стоп! — сказал себе тираннозавр и отодвинул из сознания причудливый график родственных любовных утех. — Именно так: задали умственную задачу… Задали! Некто придумал все это… Кто и зачем? Подожди, подожди, кое-что забрезжило в сознанье… Сообразить бы мне — откуда все это? Тираннозавра не могут тревожить проблемы, заботившие Зигмунда Фрейда, а теперь вот и меня. Это бесспорно. Но откуда я знаю о Фрейде? Давай разберемся. Это, разумеется, ученый, который не мог существовать в мезозое. Но когда же он творил? Что мне, ящеру, известно о том времени? Но кто я сам… Погоди, погоди! Вот то главное, что необходимо выяснить в первую очередь! Кто я и почему нахожусь в обличье тираннозавра…»
Теперь он почувствовал некое облегчение от того, что в сознании оформилась пока еще смутная догадка о внешнем источнике воздействия на образ мыслей мезозойского чудовища. Но если объект существует за пределами его существа, значит, его поначалу можно выявить, достаточно четко определить, а затем и побороться с тем, кто перестал быть неведомым.
Тот, кто подбрасывает ему мысли, безусловно несвойственные тираннозавру, убежден, что сумеет вытеснить из мозга ящера рептильное сознание и вместить в него нечто другое. Но с какой целью проводится этот выходящий за рамки здравого смысла эксперимент?
Надо вспомнить, надо напрячься и восстановить определенные моменты из жизни того существа, которое теснит во мне ящера… Надо попробовать совершить действие, которое естественно для тираннозавра, но противно природе и духу того, кто сейчас рассуждает подобным образом.
Принятое решение подняло тираннозавру настроение. Отбросив сомнения, он двинулся к молодой самке с твердым намерением заняться с нею тем, что так упорно предлагала ему ее мамаша. Но попытка эта ящеру не удалась. Едва он приближался к собственной дочери на приемлемое расстояние, срабатывал некий эффект, и властелин мезозоя оказывался в исходной позиции, в которой впервые пришла ему в голову мысль показаться в столь жутком обличье в Центральном доме литераторов.
«Жаль, что не умещусь в вестибюле ЦДЛ, — усмехнулся ящер, — и не пролезу на сцену с микрофоном в руках. А то сказал бы им, что думаю о горе-политиках в писательской среде, о демагогах-авантюристах из литературных фракций, о грабительском налоге на талант, который приведет к еще большему духовному распаду общества. Вот и мне, обладающему достаточно сильной волей, расхотелось писать этот роман, когда узнал: закон о налогах имеет обратную силу, что является грубым, ничем не обоснованным попиранием всех юридических принципов… Постой-ка, дружище! Кажется, для меня кое-что прояснилось…»
Ящер довольно посучил укороченными лапками и как-то совсем по-человечески потер ими друг о друга.
Дальнейший ход его рассуждений был таков. Если находясь в шкуре тираннозавра, некто во мне возмущен людоедским законом о налогооблажении литературного таланта, эрго — смотри, ящер и по латыни усекает! — сей некто имеет к сему творчеству определенное отношение. Конечно, сие существо не читатель, не редактор, не издатель — трем этим категориям до фени заботы, связанные с ограблением тех, кто пишет романы. Значит, тот, кто сидит сейчас в нем, мезозойском хищнике, и есть творец, писатель. А может быть, художник? Нет, судя по ходу размышлений, это скорее всего сочинитель, один из десятитысячного отряда членов Союза писателей, ведь он уже дважды помянул ЦДЛ, куда простых смертных, в том числе и членов иных творческих союзов, категорически не пущают.
Пойдем дальше. Его тревожит грядущая свистопляска, она как юрист — ага, значит, он еще и правовед! — ящер хорошо это понимает, начнется с вступлением драконовского закона в силу, что произойдет 1 июля. Получившие неограниченную власть фискалы Минфина остервенело бросятся травить пишущую стихи и прозу, рисующую, снимающую кино братию.
Видимо, новая система налогооблажения коснется и того, кто сейчас об этом размышляет. Таким образом, из этого следует, что он писатель среднего поколения, ибо на фронтовиков, то есть, почти на все руководство Союза писателей СССР и Российской республики, непотребный закон не распространяется, с участников войны налог не берут вообще. Именно потому литературные генералы эти и не протестуют, не пытаются защитить интересы основной писательской силы, ибо резкое обнищание этой братии, доедающей хилый хрен на постной воде, элитарных карповых и Михалковых не колышет.
«Так, — подумал тираннозавр, — кое в чем мы определились. Писатель среднего возраста, скорее всего прозаик, склонный к незаурядной выдумке и в определенной мере к мистификации. Надо же придумать в романе, пусть и фантастическом, такое!»
Для полного осмысления происходящего ящеру требовалось отождествить внутренний голос с конкретным носителем определенной личности.
«Имя, как твое имя! — воскликнул мезозоец, оглядывая с высоты гигантского роста типичные для мелового периода окрестности и троицу милых великанов-зверушек, которые приходились ему родичами со всех возможных направлений. — Только не у них же спрашивать, в конце концов, какой бес вселился в зверя и отвлек от тех обязанностей, для которых и создали меня в соответствующей эпохе ипостаси…»
Теперь он хорошо понимал: для того, чтобы вступить в интеллектуальную игру с тем, кто навязал ему, то ли тираннозавру, то ли письменнику, как называют писателей на Украине, сочинителю времен перестройки этот парадоксальный, если не сказать абсурдный, спектакль с превращением, надо знать имя владельца этого интеллекта. Ведь у каждого человека есть собственные, только ему известные секреты. Неважно, какие секреты, главное в том, что они строго индивидуальны, никто узнать их не может.
«Если со мной играет некий Метафор, — подумал ящер, — назовем его так, от известного слова метаморфоза, что означает «превращение», то ему не надо читать мои мысли, ибо присущий мне невральный шифр памяти неизвестен никому и разгадать его невозможно… От акта кровосмесительства, на который я было вознамерился с экспериментальной целью, меня отстранила та совокупность нравственных регуляторов, которая управляет поведением этой рептилии, уже не могущей существовать по законам мезозойской эры.
Впрочем, теперь уже ясно, что сама эра и нынешняя ситуация, в которой нахожусь, судя по отмеченным уже мною признакам, фантоматическое действо, которое разыгрывает с моим участием Метафор… Необходимо найти еще некую деталь, известную только мне, ее не может вычислить никакой иной механизм. Но для этого, повторяю, нужно знать имя человека, с которым происходят доисторические чудеса.
