— И там я встретила Сержа, — сказала она. — Это было уже накануне войны. Он шел, задумавшись, помахивая тросточкой. Он не узнал меня. Я подумала: «Серж». Мне, видимо, показалось, что я только подумала. Потому что он услышал. «Нина, — сказал он. — Ты мне снилась в лесу. Но теперь это уже не имеет значения». Понимаете, он так и сказал: «не имеет значения». И у него был пустой взгляд. И он все вертел эту тросточку, а у меня в глазах мелькали какие-то оранжевые круги.
Потом был чай с клубничным вареньем, от которого тоже почему-то пахло ванилью. Чай сочинила пришедшая с работы Зинаида Ивановна. Крупная женщина с широким белым лицом, она как-то не гармонировала с ангелочками в горке. И они жалобно звякали, когда она проходила мимо стеклянной дверцы к столу, на котором моментально, появилась белая скатерть и чайная посуда.
Присутствие Диомидова ее не удивило. Посылка с грибами и записочка Мухортова тронули. Известие о смерти Беклемишева впечатления не произвело. Мама заработала выговор за то, что подвергла гостя томлению. Разговор за столом шел вокруг более современных дел. И как Диомидов ни старался вернуть его в прежнее русло, Зинаида Ивановна тут же ставила плотины. Полковник злился и уже подумывал о том, что не пора ли ему раскрыть свое инкогнито и попросту задать несколько вопросов? Теперь, после того, что он узнал, маскарад был вроде и ни к чему. Сдерживало его только то, что мать и дочь могут неожиданно замкнуться.
«Нет, — решил он. — Это я еще успею».
И ввернул словцо про «кандидата наук», который, наверное, сейчас очень расстроен смертью Беклемишева.
— Полно вам, — заметила Зинаида Ивановна, похрустывая печеньем. — Он торопится диссертацию кончать. Знаем мы этих кандидатов. Огорчен! Огорчался кот, слизав сливки. Мало показалось.
— Фи, как грубо, Зиночка! — сказала мама. — Нельзя так говорить о людях. Что подумает молодой человек?
Зиночка хмыкнула и бросила лукавый взгляд на Диомидова. А мама сердито поджала губы и после некоторого молчания стала развивать свои взгляды на воспитание. В качестве примера она привела какую-то княгиню, которая даже в трудные годы военного коммунизма умела сохранять человеческое достоинство.
— У нее не было приличной обуви, — сказала Нина Михайловна наставительно. — Она сшила себе чуни из портьер. Но все равно было видно, что это княгиня. «Ах, шерочка, — говорила она мне, — цветок, даже увянув, останется цветком».
— Сеном, — сказала Зинаида Ивановна.
— Что? — не поняла мама.
— Сеном, говорю, цветочек станет. Или, — хмыкнула Зинаида Ивановна, — силосом. — Мама не удостоила ее ответом и обратилась к Диомидову.
— Вот и Серж, — сказала она. — Я всегда считала Сержа необыкновенным человеком. Когда я увидела его отрешенные глаза, я поняла, что с ним случилось что-то страшное. «Не имеет значения», — сказал он. Любовь для него уже не имела значения. Это же ужасно, когда любовь уходит.
Зинаида Ивановна раскрыла было рот, чтобы прокомментировать слова матери, но та отмахнулась от нее.
— Не мешай, — сердито попросила она. И пожаловалась. — Цинизм молодых людей бросает меня в дрожь. Они спокойно рассуждают о вещах, которых надо стыдиться. И при этом употребляют такие слова… Нет, не говорите мне ничего. Раньше было по-иному. «Нина, — сказал Серж. — Я ухожу. Мне тяжело, но я должен носить это в себе». — «Что?» — спросила я. Он махнул рукой… «Я написал», — сказал он. «Мне?» — спросила я. Он усмехнулся. «Нет, — сказал он. — Я оставил рукопись в музее. Но я, кажется, сделал глупость. Впрочем, это не имеет значения». Мне стало жаль Сержа. Он выглядел таким потерянным. Я взяла его под руку, и мы долго ходили возле Манежа. Серж так занятно рассказывал про индейцев. Он прожил среди них несколько лет. Ходил босиком по лесу. Его кусали змеи и пантеры. Я и сейчас ужасаюсь… Босиком… Бр-р…
— Как княгиня, — вставила Зинаида Ивановна. — Или даже хуже. Портьер в лесу не было.
Нина Михайловна только повела сухоньким плечиком. Диомидов теперь узнал все и уже без особого интереса прислушивался к словам Струмилиной. Подождав, пока поток воспоминаний иссякнет, он поглядел на часы, притворно ойкнул и заторопился прощаться. Зинаида Ивановна проводила его до дверей, попроси, па передать привет и благодарность Мухортову.
— Мама утомила вас, — сказала она, протягивая руку.
— Ну что вы, — улыбнулся полковник. — Мне было очень приятно провести вечер в вашей семье.
И подумал, уже отойдя от дома, что ему было бы вдвойне приятнее провести вечер в этой семье несколько раньше, например хотя бы в тот день, когда к Струмилиным приходил этот липовый «кандидат наук». Но тут уж ничего не попишешь.
А что, в сущности, дало ему посещение ванильного домика? Удалось пролить свет на дорогу, которой шел не пойманный пока эмиссар. Дорога вела с берегов Амазонки через квартиру Струмилиных в Сосенек, потом в Москву, к яме в лесу. Повсюду на этом пути были расставлены вехи: музей, труп Беклемишева, трость, труп вора, Бергсон, Блинов. Эти вехи-звенья составляли цепь, на конце которой находился Ридашев-Клепиков-Вернер. Он же «кандидат наук». Беклемишевское дело обрело потрясающую ясность, за которой, казалось, чернела пустота. Все как будто было досконально изучено и обследовано. Но агент Хенгенау по-прежнему оставался призраком, хотя о нем и было известно все или почти все…
В управлении полковника дожидался Ромашов. Диомидов поманил его в кабинет, усадил и предложил сигарету. Ромашов мотнул головой.
— Забыл, — усмехнулся Федор Петрович. — Ну, так чем порадуете? Как поживает первая любовь Петьки Шилова? Настя, что ли?
— Бегает Настя. По магазинам. Про Петьку не вспоминает и ничего о нем не знает.
— Да, — протянул полковник. — Четыре сбоку, значит. И наших нет. Грустно, одним словом. Надо Беркутову сказать, чтобы с музеем закруглялся. Ничего мы в музее не найдем. Адресок обнаружился в другом месте.
Ромашов оживился, снял очки и близоруко уставился на Диомидова, ожидая продолжения рассказа. Но тот только махнул рукой.
— Говорить-то, собственно, нечего, — сказал полковник. — Те следы давно травой поросли. Позарастали, в общем, стежки-дорожки. Остались одни цветочки, как выражалась в свое время некая княгиня, специализировавшаяся на индпошиве чуней из портьер. Понятно?
— Нет.
— Дело обстоит так… — И полковник красочно обрисовал чаепитие в ванильном домике, не забыв упомянуть даже о том, как Беклемишев бродил босиком среди диких индейцев, змей и пантер.
— Теперь понятно? — спросил Диомидов. — Кругозор расширился?
