Я не сомневалась, что он убьет.
– Я все сделаю, как ты скажешь, - прошептала я, и он отпустил мою руку.
Целый день он возился со своими аппаратами.
– Никогда не посылал больше ста граммов, - пояснил он спокойно и задумчиво.
Я промолчала, но с замиранием сердца подумала: "Не получится".
На следующий день он так все подготовил, что мне оставалось всего лишь щелкнуть выключателем. Он заставил меня проделать это вхолостую, без тока, бесконечное число раз.
– Теперь ты понимаешь? Понимаешь, что от тебя требуется?
– Да.
– Тогда включай, как только загорится лампочка. И ни секундой раньше!
"Господи, что-нибудь да сломается", - думала я со страхом.
– Да, - сказала я вспух.
Он молча занял свое место. Стоял твердо, не шевелясь. Поверх лабораторной куртки у него болтался резиновый фартук.
Лампочка вспыхнула, и... тренировка не прошла даром. Я как автомат щелкнула выключателем, щелкнула раньше, чем успела подумать, остановиться или чуть задержаться...
На одно мгновение передо мной очутились рядышком два Ланселота одинаково одетые, только второй был чуть взъерошен. Потом второй вдруг обмяк и повалился.
– Отлично! - закричал живой Ланселот и вышел из очерченного на полу квадрата. - Помоги мне. Возьми его за ноги!
Я поразилась Ланселоту: как без малейшей гримасы или тени на лице мог он нести свой собственный труп, свое собственное тело! Но он ухватил его под мышки и волновался не больше, чем если бы тащил мешок с картошкой.
Я взяла второго Ланселота за ноги. Внутри у меня все перевернулось от этого прикосновения: он был еще теплый. Смерть только что наступила. Мы вдвоем проволокли тело по коридору, потом вверх по лестнице, и еще через один коридор в комнату. Ланселот здесь приготовил все заранее.
В странного вида реторте булькал раствор. Вокруг в беспорядке громоздилось химическое оборудование. Без сомнения, беспорядок был тщательно продуман. Так, чтобы было видно, как здесь шел эксперимент. Склянка с ярким, бросающимся в глаза ярлычком "Цианистый калий" стояла на столе, резко выделяясь среди других.
На поверхности стола валялось несколько кристалликов.
Ланселот уложил труп так, словно тот упал со стула. Насыпал немного кристалликов в левую ладонь, на фартук, два или три пристроил на подбородке.
– Они поймут, в чем дело, - пробормотал он. Затем он бросил вокруг последний взгляд. - Ну вот и все. Иди в дом и вызови врача. Ты ему скажешь, что принесла сюда бутерброды, потому что я заработался, и... вот об этом. - Он показал мне на разбросанные по полу бутерброды, на разбитую тарелку, которую я по замыслу будто бы несла и уронила. Немного поплачь, но не переигрывай.
Поплакать для меня не составило ни малейшего труда. Все эти дни я была на грани истерики. И теперь я с облегчением позволила вылиться накопившемуся.
Врач повел себя точно так, как предсказал Ланселот. Склянку с цианидом заметил сразу. Нахмурился.
– Боже мой, миссис Стеббинс, он был слишком беззаботным химиком.
– Наверно, - сказала я сквозь рыдания. - Ему нельзя было самому этим заниматься. А его помощники в отпуске.
– Когда с цианидом обращаются как с поваренной солью... - тут врач назидательно и угрюмо покачал головой. - А теперь, миссис Стеббинс, я должен вызвать полицию. Отравление случайное, но смерть все равно насильственная, и полиция...
– О да, да, вызовите их, - я чуть не укусила себя за губу. Моя поспешность могла показаться подозрительной.
Полиция приехала со своим полицейским врачом, который лишь с отвращением что-то промычал, увидев кристаллы цианида в руке, на фартуке и на подбородке. Полицейские остались совершенно равнодушны к происшедшему. У меня спросили только самые необходимые сведения. Имя, фамилию, возраст... Спросили, в состоянии ли я похоронить за свой счет. Я сказала "да", и они уехали. Тогда я позвонила в газеты и в два пресс-агентства. Я просила, если они будут в публикациях цитировать протоколы, не подчеркивать, что муж проявил неосторожность при эксперименте. Сказала это тоном человека, который хочет, чтобы ничего дурного о покойном не говорилось. В конце концов, продолжала я, он был в основном физиком-ядерщиком, а не химиком. И потом у меня было какое-то ощущение, сказала я, что с ним творится что-то неладное, и я будто предчувствовала беду...
Здесь я точно следовала указаниям Ланселота. И на это клюнули: "Физик-ядерщик в беде! Шпионы? Вражеские агенты?"
Репортеры валом валили. Я дала им портрет Ланселота в молодости. И фотографы тут же его пересняли. Я провела их через главную лабораторию, чтобы еще были снимки. Никто, ни полиция, ни репортеры, не заинтересовались запертой на висячий замок комнатой. И даже, кажется, не заметили ее.
Я дала репортерам материалы о жизни и научном творчестве "покойного", которые Ланселот заготовил на этот случай, и рассказала несколько историй, придуманных Ланселотом с целью показать, как сочетались в нем человечность и гениальность. Я старалась исполнить все точно, однако уверенности все-таки не чувствовала. Что-то все же могло сорваться. Должно сорваться. А случись такое, он во всем обвинит меня. Я это знала. На этот раз он обещал убить меня.
На следующий день я принесла ему газеты. Снова и снова он перечитывал их. Глаза его сияли. В "Нью-Йорк таймс" ему отвели целую колонку на первой странице внизу слева. "Таймс" не делала тайны из его смерти. Так же поступили и агентства. Но одна бульварная газетенка через всю первую страницу разразилась пугающим заголовком: "Таинственная смерть ученого-атомщика?"
Он хохотал, читая все это, а просмотрев газеты до конца, вновь вернулся к началу.
Потом он поднял голову и пронзительно взглянул на меня:
– Не уходи. Послушай, что они тут пишут.
– Я уже все прочитала, Ланселот.
– Все равно послушай...
И он прочел все заметки вслух, громко, особо останавливаясь на похвалах покойному. Затем, сияя от удовольствия, он сказал:
– Ну что, ты и сейчас еще думаешь, что может сорваться?
Я неуверенно спросила его, что, мол, будет, если полиция вернется и поинтересуется, почему мне казалось, что у него неприятности...
– Ну, об этом ты говорила довольно туманно. А им скажешь, что тебе снились дурные сны. К тому времени как они решат продолжить расследование, если они вообще решат, будет слишком поздно.
В самом деле, все шло как по маслу, но мне не верилось, что так пойдет и дальше. Странная штука человеческий разум. Он упорствует и надеется даже тогда, когда надежды нет и не может быть.
Я сказала:
– Ланселот, а когда все это кончится и ты станешь по-настоящему знаменит, тогда ты ведь можешь и отдохнуть, верно? Мы поехали бы в город и жили бы там...
