можете свериться с журналом». И вот тут у них наступило бы прозрение…
Меня уже должны были подхватить под безвольные руки и повлечь в застенки с мешком на голове. И лежать я должен сейчас не на пахнущей пылью кровати, а на залитой моей кровью металлической скамье.
Но я мирно отдыхаю перед ночной сменой и ничего плохого не происходит.
И это странно… очень странно… и почти необъяснимо.
Пусть здесь не секретный военный объект, но это огромная кухня — и этим все сказано. В голове снова ожили воспоминания из далекого детства. Я помнил, как сидел на вершине холма из деревянных палет на заднем дворе столовой и, выгрызая упрямую занозу из пальца, в какой уж раз наблюдал за приемкой продуктов. Ритуал всегда повторялся — из припаркованного задом грузовика выгружали мясо или мешок с крупой, тут же отправляя их на стоящие здесь громоздкие весы. С щелчками передвигались грузики, внимательные глаза следили за смещением стрелки, а затем продукты либо уходили на тележку и далее в холодильник, либо же начиналась перепалка между приемщицей и водителем, причем каждый потрясал своими бумагами, что-то кричал про нетронутые пломбы, про ответственность, про звонок кому-то важному и неточность проклятых весов. Иногда, при серьезной недостаче, вызывалась заведующая и начиналась серьезная шумиха со звонками и выяснениями. Только после этого в журнал вносилась запись о поступивших продуктах с их точным весом — и водитель тоже ставил подпись под этими цифрами, порой багровый от сдерживаемой злости. После этого, прошипев что-то про вконец обнаглевших баб, он забирался в кабину, грохал дверцей и уезжал, нарочито газуя и наполняя двор едким дымом из выхлопных труб. А заведующая, вплывая обратно в темные коридоры, повторяла кивающей работнице: «Даже не слушай их, Нюр! Воры они! А нам отвечать своим карманом!». Я знал каждого из водителей и вскоре, увидев машину и лицо за ветровым стеклом, мигом понимал, как сегодня пройдет приемка продуктов — просто и быстро или с криками и руганью.
Тот же самый ритуал с подсчетом, взвешиванием, изучением касался вообще всего, что входило в столовую — униформа, хлорка, новая кухонная утварь, столы и все остальное. Все списываемое и выходящее — тоже подвергалось строгому учету и подсчету.
Тот же принцип напрямую касался и всех сотрудников — каждый день работающая в столовой табельщица, уткнувшись в большие прошитые журналы с болтающейся на шпагате сургучной блямбой или подписанной картонной полоской, вписывали в клеточки явку или неявку, отмечали количество рабочих дней, делали пометку о больничных, заводили новую папку или хотя бы лист на каждого новичка.
Я бывал в каждом цехе, в каждом кабинете, я часами сидел даже у самой заведующей, удивляя ее своей тихостью и неприметностью. Я прекрасно знал каждую деталь их внутренней кухни — и впоследствии мне очень пригодились все эти знания, полученные не из устаревших пыльных учебников или ртов вялых теоретиков, а многократно увиденные и понятые на практике. Именно в той столовой я получил знания о рабочем взаимодействии таких разных людей и о том, как начинаются и разрешаются их конфликты, как выглядят попытки подставить, как пройдохи шоферюги обманывают новеньких девушек на приемке продуктов и как потом они навзрыд плачут в углу кабинета заведующей, не зная как отдавать повисшую немалую сумму. А заведующая, доставая из ящика стола бутылку коньяка, совсем по-мужски успокаивает: «Разберемся, не рыдай, дура, скажи спасибо, что на малом обожглась, а с той тварью за баранкой я сама порешаю». И ведь решала. А я, увидев это, переходил в мастерские к мужикам и, разбирая очередную горелую штуковину, наблюдал, как дела ведутся у них — а туда тоже немало доставлялось и требовало учета. Там многое новое на моих глазах «уходило под полу» под видом списанного оборудование, но производство этого даже не замечало — умельцы чуть ли не на коленке восстанавливали старье, заставляя отработать еще один срок. В их карманы уходили рублевки, трешки и порой даже десятки, а я наблюдал и запоминал — ни с кем никогда не делясь увиденным, что позволяло оставаться своим.
С той поры у меня и появились некоторые из рабочих и никогда не нарушаемых правил.
Не доверяй никому. Все лгут. Перепроверяй. Контролируй. Веди строгий учет каждой мелочи.
Будь я начальником подземной огромной кухни для тюремных заключенных, я бы мгновенно узнал о появлении на своей территории чужака. Узнал бы еще до доклада с низов — хотя бы потому, что будь я здесь главным, ни одна из комнат телепортации не стояла бы незапертой. Да эти установки и не заработали бы без моего прямого разрешения — так что я знал о новичке еще до его появления.
Имелась под сотню и других замеченных во время работы мелочей, пока я перевозил продукты и утаскивал мусор. Приоткрытые двери в коридорах, спящие в укромных уголках старички, распитие спиртного в ночную смену и сильнейший «выхлоп», исходящий от многих, кто трудился днем, частые штабеля в явно «слепых» для наблюдателей местах, чуть ли не свободная одежда у многих и чем старше — тем больше этой свободы, немало чихающих и кашляющих на своих рабочих местах, отсутствие у некоторых повязок или шапок на головах. И главное — я нигде не обнаружил вполне ожидаемого какого-нибудь встречающего нас у входа в кухни серенького человечка с большим потрепанным журналом, куда он вносил бы имена явившихся. Какой-то контроль все же имелся, выглядя как небрежная перекличка между кухонными цехами.
Семейное кафе — именно так это выглядело для меня.
В начале карьеры бизнесмена, еще не разбогатев, я со старым ноутом часто сиживал в достаточно большом кафе-столовой, где подавали вкусную дешевую еду и неплохой кофе. Заведение принадлежало работящей семье и вскоре я стал для них почти своим, получил вечную скидку, а еще при мне перестали стесняться и в результате я узнал многое из их внутренних процессов. На кухне и в зале трудилось около десяти человек, занятых разными работами. И учет персонала был следующим — банальная перекличка, а если кого-то нет, уточнение куда делся, короткий матерок, злой звонок, если отсутствие не по уважительной причине, быть может небрежный звонкий подзатыльник опоздавшему. Но там была и есть семья. Причем дружная и спаянная общей целью разбогатеть. У них, кстати, все получилось и таких заведений у них уже два. Или три — давненько к ним не захаживал.
Но ведь тут не семья. Тут минимум сотня, а то и больше усталых и ни разу не родных друг другу
