его руках, а голос, натруженный в рок-композициях, заставлял вибрировать стеклопакеты.
«И вновь продолжается бой, и сердцу тревожно в груди…»
«На трибунах становится тише…»
Наибольший успех получили забытые хиты «Песняров», особенно «Берёзовый сок»:
Заветную память храня обо всем,Мы помним холмы и проселки родные,Мы трудную службу сегодня несемВдали от России, вдали от России.[4]
— Как современно звучит! — заметил кто-то из слушавших, смахнув ностальгическую слезу, это был какой-то военный ветеран с жидкими наградными планками на пиджаке. — Старые песни греют душу, но... «Мой адрес не дом и не улица, мой адрес — Советский Союз» уже никак не актуально. Развалили его ироды. А тут — Россия! Матушка!
Надо сказать, коммунисты действовали быстро, почувствовав свежую кровь и перспективы. Первый секретарь позвонил Зюганову. Прямо на листке бумаги возник новый проект воспитательной работы с молодёжью. Главное — никакой казёнщины в патриотизме, о чём сокрушался вчерашний оратор. Только правда, обращение к истокам, к лучшему, что утрачено после девяносто первого.
— Я бы с радостью. И даже устроился бы к вам на постоянную работу, — немного застенчиво произнёс Егор. — Но у меня диплом… Афанасий Петрович шкуру дерёт.
Оказывается, доцента тут знали хорошо.
— Афанасия Петровича беру на себя, — заявила игривым тоном молодящаяся мадам лет сорока — сорока пяти. — Если правильно подойти к делу, он сам за вас этот диплом напишет. Вы, товарищ Евстигнеев, нужны на переднем крае борьбы за светлое будущее России, время сложное, нельзя отвлекаться на мелочи.
Он согласно кивнул.
Жизнь в России-2022 ему всё более нравилась.
[1] Москаля — на виселицу. Лучший москаль — мёртвый москаль (искаж. укр.).
[2] Я.Купала.
[3] По материалам msk.kprf.ru.
[4] Сл. М.Матусовского.
17
Во всех виденных американских фильмах агенты ФБР, если только не действуют под прикрытием, одеты в одинаковые чёрные костюмы, чёрные туфли, рубашки с темными галстуками, сотрудницы чуть разнообразнее, но тоже строго. Хоть в СССР не существовало официального дресскода для КГБ, многие из них узнавались за версту.
Именно такую парочку Егор срисовал у Дворца культуры работников местной промышленности, разглядывавших афиши ансамбля «Песняры». Оба были подчёркнуто индифферентны. Нет, скорее лица выражали скуку, за ней — плохо скрытое недовольство.
Медведко последний раз затянулся и бросил бычок в урну.
— Готов на пари: коллеги нашего Волобуева. Тоже какие-нибудь «помощники администратора» на майорских должностях. Пошли!
— Минутку. Иди, я догоню.
Доставая сигареты, на улицу вышел лёгкий на помине не очень тайный агент. Каким-то образом узнал одного из коллег, поздоровавшись с ним за руку, тот представил напарника.
Егор приклеил ухо. Мужчины говорили негромко, но не учли, что песняры обладают музыкальным слухом. Слышно было плохо, хоть смысл удалось уловить. Местные сильно возмущались — на афише значилось: «Песняры» исполняют произведения Владимира Ивасюка. Оказывается, его похороны в семьдесят девятом превратились в массовый стихийный антикоммунистический марш. В смерти композитора местные националисты обвинили КГБ.
Нырнув обратно в здание, Егор наткнулся на Серёгина, тащившего сумку, полную пластинок.
— Где ты шляешься? — возмутился тот. — Я один должен таскать, а деньги вместе делить?
— Сейчас допрыгаемся, что денег не будет вообще. Там два типа из местного КГБ втирают Волобуеву, что не стоило Ивасюка упоминать на афише. Нельзя провоцировать народные волнения, говорят, на фоне волнений в Польше.
— Пошли они в жопу, — огрызнулся Юрий, смелый, потому что посылаемые точно ничего не могли услышать. — Если бы не упоминание Ивасюка, хрен билеты распродашь. Половина репертуара — русская, Мулявин — русский. Москали, короче, и мы с тобой в их компании тоже москали.
— Убедил. Но, прости. Бегу к Андрею. Я же в этой поездке звукач-два, а не гитарист, и пока занимаю высокий пост разматывальщика проводов, должен трудиться. Иначе пацанам придётся вкалывать и за себя, и за меня.
— Не переживай, со временем зазнаешься. Ладно, завтра у тебя работы в зале меньше, аппаратура расставлена. Будешь носить товар и собирать выручку.
Когда Медведко удовлетворённо откинулся в кресле и развернул кулёк с припасами для перекусона, до начала оставалось полчаса, и в ДК начали запускать зрителей, Егор отправился в фойе проверить торговлю. Шла она… никак. Четыре диска «Песняров» с отдельными саундами и пятый с «Гусляром» не содержали ни единой песни Ивасюка. Собственно, в репертуаре ансамбля их насчитывалось всего-то две, и ни одна не вошла в альбомы, мегахит «Червона рута» композитор отдал Софии Ротару. Наверно, люди, увидевшие афиши, расклеенные не только на стене ДК, но и по всему городу, полагали, что «Песняры» дадут одного Ивасюка.
Кстати, ни на стенах Дворца культуры местной промышленности, ни где-либо в иных местах в городе никаких «москаляку на гиляку» не бросилось в глаза, быть может — плохо искал.
Егор отыскал за кулисами Серёгина.
— Юра, если так дело пойдёт, товар зависнет, — он кратко описал ситуацию. — Жители Львова идут сюда без энтузиазма. А он появится, когда отыграем концерт. Увидишь — в перерыве продажи зашевелятся. Лучше всего было бы по окончании. Но как они выйдут из здания — всё, баста, карапузики, диск с автографами не купить. Снова в фойе можно попасть только с входным билетом.
— Ну да… А что ты предлагаешь?
— Поставить какую-то машинку у выхода и торговать. Хотя бы два раза по четверть часа, после обоих концертов. Вот только бандюки местные не гробанут нашего продавца?
— Ни Боже мой. Местная братва получает свой процент от происходящего. Видел? Зал небольшой, чуть больше пятисот мест. А продадут на пятьдесят-шестьдесят билетов больше, поставят приставные стулья, вот и неучтённая наличка. Ладно, по поводу машины поговорю.
Не занятый в первом отделении, Егор всё же заглянул в гримёрку и обнаружил там яростные дебаты. Оказывается, о рекламе Ивасюка Мулявин узнал поздно, когда уже не осталось времени репетировать. Мисевич убеждал рискнуть и начать с «У долі своя весна», Владимир Георгиевич думал с «Расскажи мне отец», тщательно отработанной в Минске, но — на русском языке. Тут же отирался помощник худрука Волобуев, который, конечно, никому и ничем помочь не мог.
— Я хорошо помню «У долі своя весна», — заверял Кашепаров, ему вторил клавишник Пеня, кому выпадала основная партия.
— Ткаченко? — спросил Мулявин.
— Подхвачу… И сыграем не хуже, чем тогда в Киеве. Но прав был Ивасюк, мы слишком её упростили.
— Лучше просто, чем без неё, —
