— Я не слон. А где кошки?
— А тебе зачем? — сварливо отозвалась Зира.
— Они… живы?..
— Что?!
— Мы будем сегодня пить чай или нет? — торопливо вклинился в диалог Гиз.
— Кошки живы?! — закричал Гладстон. — Я в некотором роде отвечаю за действия этого сепаратиста! — Он сердито взглянул на сепаратиста, и тот возмущенно запищал.
Где-то в холле раздался громкий звук разбиваемого стекла. Зира ахнула и бросилась туда.
— Кошки — живы, — прислушавшись, с облегчением констатировал Гладстон, потом подошел и положил Гизу на колени свою тяжелую голову.
— Она произвела на меня странное впечатление, я бы даже сказала, гнетущее. — Зира вертела в руках яркую брошку с большим прозрачным камнем. — Сначала она была немного скованной, а когда я спросила о ее сыне и муже, ее прорвало. Но, к сожалению, совсем не в том направлении. Она готова была говорить о чем угодно, но только не о них. У меня голова разболелась от ее бессвязной вдохновенной трескотни. Я сказала: «У вас очень, очень странный сын, госпожа Анахайм. Жив ли его отец? Можете ли вы что-нибудь рассказать мне о них обоих? Мне очень нужны эти сведения». Со значением так произнесла, понимаете? Доверительно наклонившись к ней.
— И она тут же забыла о вашем вопросе и перевела разговор на другую тему.
— Да. Как ненормальная.
— На самом деле она хотела скрыть от кого-то, что ваши слова ее взволновали. — Скальд откинулся на спинку кресла. — Итак, она начала нести ахинею.
— Очень было похоже на старческое слабоумие. Мне стало так невмоготу, что я быстро распрощалась с ней. На память она подарила мне эту брошку. Взгляните.
Скальд повертел украшение в руках.
— Довольно крупный камень…
— По-моему, искусственный алмаз, — заметила Зира. — Она сообщила, что каждому гостю дарит такую брошку.
— А вдруг это алмаз с Селона? — лукаво взглянул на женщину Скальд и неожиданно спросил: — Вы не знаете, кем она была по профессии?
— Физиком высокотехнологичных процессов. Так она сказала.
— Чему вы улыбаетесь?
— Она с трудом выговорила это — наверное, долго учила. — Скальд хмыкнул и полез в свой компьютер. — Как вы думаете, Скальд, теперь он оставит нас в покое?
— Вряд ли. Шарлотта Дик Анахайм?..
— Да…
— Четыре национальные премии имени Кламата-Файя по физике. Присуждаются за исключительные заслуги перед обществом. — Скальд засмеялся. — Божий одуванчик с секретом.
Забавное семейство… Не расстраивайтесь, Зира, интуиция иногда подводит.
Мать Иона сокрушенно покачала головой.
— Она выглядела такой несчастной, хотя очень бодрилась. Ей под восемьдесят. Муж умер еще десять лет назад. Знаете, можно подумать, что это старость так угнетает, но нет, тут было другое — временами что-то очень скорбное в глазах. Может быть, даже страх. Когда она передавала мне брошку, у нее дрожали руки. Вообще-то я ее понимаю.
— А кто у вас дома специалист по высокотехнологичным процессам, госпожа Регенгуж? — спросил Скальд, рассматривая брошку.
— Это казалось похожим на чудо. Нам пришло письменное предложение усыновить ребенка, новорожденного мальчика. У нас никогда не было детей, из-за моего заболевания, нам обоим было уже под пятьдесят, и вдруг это предложение. Мы страшно разволновались. Тито сказал, что это большая ответственность, но я настояла. Отказаться было просто невозможно. Инструкции, конечно, были странными, но мы не пожалели денег и все выполнили как надо. Ребенок оказался очень красивым, просто изумительно красивым. Пожелавшие остаться неизвестными родители мальчика выделили нам огромную сумму на его воспитание. Мы сразу знали об этом, но нас это как-то не интересовало, мы с мужем были очень обеспеченными людьми. Когда Остину исполнилось шесть месяцев, нас вдруг вызвали в органы финансовой полиции. Оказалось, что другой семье, которая тоже носит фамилию Анахайм, по чьей-то халатности вручили уведомление о перечислении денег — на содержание сына. Сына, которого у них не было! Они пришли в банк, чтобы получить деньги, и тут выяснилось, что произошло недоразумение. Ошибочный счет аннулировали, но наши однофамильцы, будучи людьми весьма скромного достатка, с досады кусали локти и наняли адвоката! История усыновления нашего Остина вдруг стала предметом судебного разбирательства, хотя и закрытого. Мы не могли понять, почему выдвижение этими людьми претензий вообще возможно, пока не узнали, в чем дело: в то же время, что и мы с Тито, они получили точно такое же предложение усыновить мальчика. Они представили суду текст присланного им письма и форму усыновления, минимально, кстати сказать, упрощенную для облегчения процедуры. Они утверждали, что мальчик должен был достаться им, и пытались отсудить у нас сына… В самый разгар войны адвокатов, которая, к счастью, не стала достоянием газетчиков, объявились третьи Анахаймы, а затем и четвертые — с теми же требованиями. Мне казалось, что я схожу с ума. Мой муж тут же слег, но я решила биться до последнего. Я потратила много сил, денег и нервов… Мне пришлось тысячу раз объяснять условия усыновления — они были достаточно просты, хотя и не понятны никому из нас. В конце концов претензии, которые предъявили нам наши противники, все три семьи Анахаймов, не смог удовлетворить ни один суд. Мы выиграли. Все это было очень… очень странным… но я так хотела иметь ребенка… Полная загруженность работой, любимый муж, человек тоже очень увлеченный своим делом, хороший дом, уважение коллег, награды, почести — это приятно, имеет определенный смысл, но без детей — это все как… как дерево без листьев… Мы должны были забрать его — и забрали — в определенной точке третьего района восьмого сектора, у звезды номер 11. Мы наняли частный корабль, и вскоре ребенок был у нас. Вторая семья должна была получить ребенка в том же районе, у звезды под названием Лиловый Круг. Третья — там же, но у звезды Жасмин, четвертая — у звезды Вантарио… У всех практически все было одинаковым — корабль, который нужно остановить специальным кодовым сигналом, мальчик по имени Остин Робер. Единственное, что отличало выставленные условия друг от друга — время. Мы должны были забрать его раньше, а четвертая семья — позже всех. Что мы все могли думать об этом? Сколько тогда должно было быть мальчиков? Для чего и кем это было придумано? Когда я впервые сказала Тито, что испытываю страх, он не удивился. Он всегда недолюбливал Остина… а я чувствовала свою вину перед мужем за то, что не послушалась его, когда пришло предложение на усыновление… и потом, вся эта неприятная история с Анахаймами… Сына мы интересовали мало. Когда я начинала читать ему сказки, он слушал очень отстраненно, без всякого любопытства. Уроков никогда не учил, но оценки получал только отличные — он был очень честолюбив… Мы никак не могли подобрать к нему ключик, никак… Замкнутый, серьезный, иногда очень пакостливый, даже жестокий… Мне временами казалось, что он терпит нас с трудом, хотя мы ничего не жалели для него… Он ждал — терпеливо, методично… Чего? По-моему — своего повзросления. Правда, был период, когда между нами возникло кратковременное потепление. Остин едва не погиб в результате несчастного случая, но я подоспела вовремя. Он два месяца называл меня мамой… а так — Шарлоттой, всегда. А мамой — только когда иронизировал… Обидно, хотя я и в самом деле не родная его мать… Но он ведь не знал об этом… Или знал? Для чего я это рассказываю? Жизнь прожита, но я чувствую себя обманутой — будто меня использовали и выбросили, как ненужную тряпку… Кому высказать эту обиду? Сыну? Разве он виноват, что вырос таким? Наверное, мы должны винить самих себя… Но за что? Спасибо, что выслушали меня…
