– Остановись, Стив. Остановись, ты, придурок!
Стив вывернул руль вправо, вдарил по тормозам, машину чуть не занесло, а потом под колесами зашуршал гравий… медленнее… еще медленнее… и они остановились, оставив на темном асфальте тонкий след черной резины. Но они были целы и невредимы, и машина тоже была в порядке, и – что самое замечательное – полицейские проехали мимо: сирены по-прежнему надрываются, синяя мигалка бешено крутится, как обезумевший электрический дервиш.
– Ебать-копать, – выдохнул Став, убрал руки с руля и уронил голову на подголовник сиденья. Он скорее почувствовал, чем увидел, как Дух наклонился вперед, чтобы заглушить двигатель, а потом положил руку ему на плечо и придвинулся ближе. Никаких вопросов (С чего бы ты так испугался легавых, а, Стив? У тебя с собой травка на два косяка? Или ты снова ограбил автомат «Пепси»? Или прячешь в багажнике труп своей бывшей подружки – изнасилованной в извращенной форме и изрезанной на куски?), никакой ругани (Ты что, рехнулся?! Ты же чуть нас не УБИЛ!), никаких слов – только ласковая понимающая рука Духа у него на затылке и тихие мысли Духа у него в голове.
Пару секунд Стив жадно и благодарно впивал это умиротворяющее утешение. Потом он вспомнил, кто он такой (Стиву Финну не нужно ничье сочувствие, ему вообще ничего не нужно – ни от кого), резко выпрямился на сиденье и стряхнул руку Духа. Дух убрал руку и отодвинулся – он все понимал. Даже слишком. Так хорошо понимал, что это даже бесило. Ставу вдруг захотелось обидеть Духа, сделать ему больно – что угодно, лишь бы перекрыть этот ток обходительного сочувствия с пассажирского сиденья. Но он не сумел подобрать никаких подходящих обидных слов, но если бы даже сумел, то все равно бы их не произнес. Самое злое, что он сумел из себя выжать, звучало так:
– Не называй меня придурком.
– Хорошо. – Дух произнес это так тихо, что Стив едва его расслышал.
Впереди на дороге что-то происходило: мигали огни, суетились люди. Какой-то мужик, вроде бы в полицейской форме, показал знаками Ставу, чтобы он притормозил. Стив остановился, но мужик махнул ему рукой: мол, проезжай – только медленно. «Скорая помощь». Две полицейские машины. Полицейский беседует с усталой, заспанной теткой в замызганном банном халате и с бигудями на голове. Тетка еле удерживает за ошейник огромного добермана. Пес рычит на полицейского и пытается броситься на «тандерберд», когда тот проползает мимо на скорости пять миль в час. Кирпичный фермерский дом стоит у самой дороги, по заросшему двору разбросаны сломанные игрушки и детали автомобиля; на крыльце – любопытствующее семейство. Теткин муж и четверо ребятишек, которых он загоняет в дом. Мужичок щуплый, костлявый и тощий, как ощипанный цыпленок. Ребятишки отчаянно тянут шеи и тычут пальцами – они умирают от любопытства.
На дворе перед домом, ближе к дороге, лежит что-то странное: то, от чего нервничает собака, – то, что пытаются разглядеть детишки. Что-то голое, сморщенное, сухое. Мертвый ребенок… но что его так иссушило, что высосало из него все соки? Стив разглядел рядом с телом открытый рюкзак, откуда торчали нехитрые вещи. Одежда. Пара игрушечных роботов. Из телерекламы Стив знал, что это трансформеры. Парень, скорее всего, убежал из дома. В нежную кожу его лица воткнулись острые камушки; голова, запрокинутая назад, была наполовину отделена от туловища, глубокая рваная рана на горле влажно блестела при свете мигалок – но крови было совсем немного, а обнажившиеся сухожилия и хрящи были почти сухими, как будто из них специально выжали всю кровь. Изломанное под неимоверными углами тело было прикрыто серым одеялом. Из-под одеяла торчала смуглая маленькая рука, тонкая и грязная, вся исцарапанная придорожным гравием.
Пока Стив предъявлял полицейским свои права, Дух развернулся у себя на сиденье и еще раз внимательно посмотрел на прикрытое одеялом тельце. Его взгляд стал рассеянным; а потом он закрыл глаза. Теперь Дух смотрел сквозь одеяло, сквозь смерть. Теперь он видел живого мальчика – с любопытными, умными глазами. Имя пришло так же ясно, как воспоминание: Роберт. Он чувствовал злость и ярость, которые заставили Роберта убежать из дома: вылезти в окно и уйти в ночь, прочь от родителей, которые буквально душили его своей неуемной любовью. Они запретили ему что-то такое, чего ему очень хотелось, – пойти с ребятами на футбол или переночевать у приятеля. Дух уже почти понял, что именно; но мысль все-таки ускользнула. Впрочем, это не важно. Важно было другое: он мог бы еще жить и жить, этот мальчик. Он не должен был умирать. Дух чувствовал, как было страшно Роберту – одному, под высокими темными деревьями и безбрежным полуночным небом с равнодушными звездами, тускло мерцающими в темноте. Он чувствовал, как мальчик почти повернул назад, почти спас себе жизнь… но ему не позволила гордость, уязвленная подростковая гордость.
Дух чувствовал, как страх Роберта превратился в панический ужас, когда он услышал странные звуки – вкрадчивый шепот, тихий смех, – не обычные звуки ночи, а нечто призрачное, нездешнее: более темное, более странное и очень страшное, очень. А потом были руки, обхватившие его сзади, четыре сильных руки с длинными острыми ногтями, и голодные жаркие рты, которые шарили по всему его телу, выпивая его силу и жизнь. Под конец осталась только боль: сияющая спираль боли, которая все раскручивалась и раскручивалась, устремляясь ввысь, пока не растянулась в совсем уже тонкую ниточку, – утонченная, запредельная боль. Боль, которая поглощает все мысли, всю память, всего тебя. Познать эту боль – значит утратить себя, самому сделаться болью, умереть унесенным болью, пока ее высокая песня звенит у тебя в ушах за пределами всяких звуков. Именно так все и было с Робертом.
Дух полулежал на сиденье – неподвижно и молча. Он проникся бесчувственным одиночеством мертвого тела на темной обочине – он чувствовал, как оно остывает, чувствовал, как вкус крови бледнеет на языке, как стекленеют глаза. Он знал, что ему уже никогда не прикоснуться к живому теплу, Никогда не узнать утешения. Дух хотел проглотить слюну, но в горле все сжалось, и он едва не задохнулся и почувствовал, как Стив взял его за руку и сжал его пальцы, вдавливая жизнь обратно в его стылое тело.
– Не надо, Дух, – сказал Стив. – Ты не можешь вобрать в себя всю боль мира. Не надо, дружище. Вернись.
Дух вздрогнул всем телом и стал возвращаться. Тепло. Кровь – там, где и положено быть крови: у него в венах. Все хорошо. Безумие схлынуло. «Скорая помощь», полицейские машины, одинокое мертвое тело, накрытое одеялом, – все осталось далеко позади.
