О роде службы мистера Гаскина можно судить по его мрачно-раболепной манере держаться. О заключенных когда-то брачных узах свидетельствует обручальное кольцо на пальце. Два яблока в сахаре, оттягивавшие карман, по всей видимости, куплены в качестве гостинца для пары малышей (замечу, однако, что с подобными предположениями следует быть поосторожнее). Не новый, но великолепно скроенный сюртук, выгодно отличавшийся от всего остального безвкусно подобранного гардероба, говорит в пользу мастерства покойного родителя. О кончине же несчастного от чахотки мистер Мун мог догадаться исходя из слабого кладбищенского аромата плесени и гниения, все еще едва заметно витавшего вокруг одеяния. По характерному рыбному запаху с душком, испускаемому Гаскином при дыхании, можно легко сделать вывод о съеденном ужине, ну а следы редкого масла, используемого лишь при реставрации старинных часов, выдавали любимое времяпрепровождение лакея столь же явственно, как если бы его вытатуировали у него на лбу.
Однако вы, несомненно, приметесь утверждать, будто подобное случается в одних дешевых романах да на театральных подмостках. Что ж, возможно, я действительно позволил себе чрезмерно увлечься вульгарными сенсационными выдумками в духе желтой прессы.
Третий вариант и по сию пору представляется мне самым малоубедительным. А именно — Эдвард Мун действительно обладал способностями, лежащими за гранью понимания современной науки. Он сумел заглянуть в душу Гаскина и каким-то непостижимым образом прочесть ее. То есть — хотя это выглядит странно и экстравагантно, но я вынужден это отметить — он действительно умел читать чужие мысли.
Аплодисменты стихли.
— Мистер Гаскин? Я должен кое о чем вас спросить.
— Да что угодно.
— Когда вы собираетесь рассказать обо всем вашей жене?
— Не понял.— Лицо мужчины потемнело. Следующую реплику иллюзионист адресовал не столько мистеру Гаскину, сколько невзрачной миссис Гаскин, все еще стоявшей в третьем ряду, раскрасневшейся и румяной от гордости за своего мужа.
— Примите мое сочувствие, сударыня,— произнес он.— Мне не представляет удовольствия сообщить вам, что ваш муж лжец, жулик и изменяет вам.
Со стороны аудитории послышались довольные сдавленные смешки.
— Последние одиннадцать месяцев он состоит в близких отношениях с судомойкой. А последние две недели они стали подозревать, что она беременна.
Театр затих, улыбка стекла с губ миссис Гаскин. Она испытующе воззрилась на мужа и пробормотала что-то неразборчивое.
— Да чтоб у тебя глаза повылазили! — взревел Гаскин, сделав шаг вперед и явно собираясь наброситься на иллюзиониста с кулаками. Однако, прежде чем он успел его ударить, чья-то могучая фигура безмолвно материализовалась между ним и мистером Муном подобно невесть откуда взявшимся крепостным воротам.
Подняв взгляд, Гаскин обнаружил перед собой Сомнамбулиста, причем лицо лакея находилось где-то на уровне живота великана. Громадный человек, закрывший собой мистера Муна, хранил молчание и бесстрастным выражением лица напоминал изваяние с острова Пасхи. При виде столь несокрушимой силы и столь непреодолимой преграды Гаскин стыдливо ретировался. Бормоча извинения, он покинул сцену и трусливой рысцой поспешил вон из театра.
Мун позволил себе криво усмехнуться ему вслед, затем, широко раскинув руки, повернулся к публике.
— Аплодисменты,— воскликнул он,— самому замечательному человеку в городе! Спящий! Бессонный! Прославленный Сомнамбулист с Альбион-сквер! Леди и джентльмены, позвольте представить вам... Сомнамбулиста!
Зрители взревели от восторга, и смущенный великан поприветствовал собравшихся неуклюжим кивком.
— Шпаги! — потребовал кто-то с галерки.
— Шпаги! Шпаги! — с готовностью подхватили его приятели.
Через несколько мгновений основная часть публики скандировала то же самое.
Мистер Мун горячо похлопал Сомнамбулиста по спине.
— Давай, — сказал он. — Мы не должны разочаровывать их.— И вполголоса добавил: — Спасибо.
Иллюзионист ненадолго исчез и вернулся с полудюжиной довольно жуткого вида шпаг (их на продолжительное время позаимствовали у Колдстримского гвардейского полка ее величества). Оркестр выдал соответствующую мелодию, подав тем самым знак Сомнамбулисту. Тот аккуратно снял сюртук, продемонстрировав безупречно белую накрахмаленную рубашку.
В театре воцарилась тишина. Все ждали зрелища, ради которого, собственно, и пришли сюда. Очередной доброволец, вызванный из зрительного зала, проверил остроту и прочность клинков, а также убедился в отсутствии под рубашкой великана какой-либо скрытой защиты — панциря или специального механизма. И вот наконец мистер Мун взял одну из шпаг. Под безжалостным светом газовых светильников и взглядами толпы он вогнал клинок в грудь Сомнамбулиста. Острие, издав влажное чмоканье, погрузилось в тело великана, а через пару секунд стальной кончик с тошнотворной неизбежностью появился из его спины. Сомнамбулист только моргнул. Кто-то в зале радостно завопил, кто-то ахнул, остальные, изумленно выкатив глаза, в молчании таращились на сцену. Несколько дам — между прочим, им также составила компанию парочка джентльменов — упали в обморок.
Под барабанную дробь мистер Мун протянул руку за новой шпагой. На сей раз клинок прошел сквозь шею Сомнамбулиста. Острие показалось из затылка. Больше не делая пауз, иллюзионист принялся вгонять оружие в бедро, живот и под конец в самое болезненное место на мужском теле — пах великана.
За время всей процедуры Сомнамбулист лишь раз зевнул, словно усталый житель с городской окраины, поджидающий поезд. Он так и стоял, недвижимый, нечувствительный к боли, при таких ранах просто непереносимой для обычного человека. Другой давно бы рухнул, однако великан продолжал непоколебимо стоять посреди сцены.
Пожалуй, наиболее впечатляющий момент представления, как всегда, ждал зрителя в самом конце. Вынимая шпаги из тела ассистента, мистер Мун демонстрировал их публике. Лично я не обнаружил ни на одном клинке сколько-нибудь заметного следа крови, да и рубашка Сомнамбулиста, пронзенная и разорванная, осталась по-прежнему белоснежной.
Оба поклонились в ответ на совершенно искренние аплодисменты. Трюк, много лет служивший гвоздем программы, не разочаровал публику и на этот раз.
Несомненно, зрители считали, будто все увиденное есть плод оптической иллюзии. То тут, то там я слышал беззаботные рассуждения о шпагах с секретом, о ловкости рук, хитроумных рубашках, дыме и зеркалах. Как бы то ни было, никто не сомневался в мастерски устроенном, невероятно эффектном обмане. Конечно же, им показали фокус! Иллюзию! Великолепный трюк!
