На вторую ночь после возвращения Ирины и Виталия, когда они остались дежурить в штабе, Илья, как обычно, засиделся за компьютером допоздна. Впрочем, вряд ли он мог кому-то в чем-то помешать. Он никому и не помешал. Большаков, когда на него нападал компьютерный запой, помешать был просто не в состоянии — не более чем мебель. Когда во втором часу ночи темный «Толстяк», наконец, победил возбуждение клеток головного мозга Ильи и отправил их спать, тот неохотно повиновался. Но проснулся он довольно скоро, побрился, привел себя в порядок и исчез из здания. Ларькин, проводив его взглядом, рассказал Ирине старый анекдот про Штирлица, переиначив его так:
«Проститутки с Тверского, —подумал секретный программист Большаков.
Секретный программист Большаков, —подумали проститутки с Тверского».
Ларькин не предполагал, какие у этой истории могут быть последствия.
Утром Виталий и Илья встретились в беседке. День был солнечный, но ветер уже не согревал кожу тяжелым дыханием июля, а обвевал её августовской прохладой. Илья поеживался и выглядел каким-то напряженным.
— Слушай, Виталь... черт, даже не знаю, как сказать... Сказать —стыдно, не рассказывать —страшно. Может, скажешь, чего ободряющего...
—Случилось что-то?
— Э-э... да ты понимаешь, я же расстался со своей дамой сердца... Она вернулась, так сказать, в лоно семьи. А я покамест пошел в платную, так сказать, консультацию на Тверской. Вообще, что-то мне не везет в последнее время в личной жизни. Сплошные приключения.
—Подцепил неприятности?
—Да если бы... Дело в другом. Погоди, тут надо правильно изложить. В общем, ведьму мы взяли в ГРАС. Подожди, не перебивай. Короче, когда уже все сладилось, в самый разгар работы на самом интересном месте дама подо мной вдруг превратилась... в нашу стажерку. Вообрази, буквально на глазах, прямо подо мной... Бр-р... Прямо сквозь черты лица этой девчонки вдруг проступили Иринины — и наложились как будто бы сверху — и вот уже это она. И цвет кожи какой-то красноватый. Как у тропической лягушки. Черт знает, что такое! Ой, страх... Представляешь меня, как я нечто е...у — и с ужасом гляжу на то, что е...у?
У Ларькина от смеха подкосились ноги, и он присел на скамейку.
— И ведь если бы это продолжалось три-четыре секунды — куда там! Секунд двадцать, а то и все полминуты! И все это время я должен был делать соответствующие телодвижения. Потаращусь на неё вот так, время от времени помотаю башкой — и дальше. Хорошо, хоть у девки глаза были закрыты, ничего не заметила. Ой, как я только выдержал... А потом раз —и как туман рассеялся: опять та же дама.
Виталий наконец-то смог отдышаться.
— А что тут такого? По-моему, вполне приятно, даже возбуждающее разнообразие...
— Кой черт возбуждающее! Когда прямо на глазах, в самой интимной обстановке —страшно! Бли-ин, ужас. Тебе бы такое разнообразие —еще неизвестно, смог бы ты продолжать. Я смог! —Большаков, видимо, уже совершенно успокоился, в голосе его зазвучали привычные хвастливые интонации. —Слушай, так что это было? Вот это и есть ваш астом?
— Да, очевидно, она с тобой рассчиталась за июньский розыгрыш. Ирина —девка крутая, ей даже палец в рот не клади.
— Боюсь, тут дело не только в июньском розыгрыше. Хотя, конечно, не без этого. Не-ет, я сразу понял: ведьму взяли в ГРАС.
— Ладно, успокойся. Пошли работать.
Большаков ещё что-то недовольно бормотал про волжских колдунов, когда они заходили в здание. Поднимаясь по лестнице, они встретились с Ириной и преувеличенно бодрым тоном её приветствовали. Проходя мимо насторожившегося Ильи, Рубцова лукаво посмотрела на него голубыми глазами и шепнула: «Привет, Фома!»
Взгляд у неё был престервознейший.
К ужасу Ильи, Борисов поручил им с Рубцовой заняться разгадкой последних нерасшифрованных файлов Братства. Очевидно, после командировки в Саратов стажерка стала пользоваться его безграничным доверием. И симпатией. Он то и дело вызывал Ирину к себе анализировать разные куски уже переведенных текстов. В общем, стажерка была нарасхват. Скоро майор своими заданиями заморочил ей голову окончательно, и она попросила позволить ей сосредоточиться на чем-то одном.
Борисов выбрал доработку уже расшифрованных файлов и отправил её работать в библиотеку. Так что Илья на какое-то время вздохнул облегченно. По двум причинам. Во-первых, он получил возможность спокойно доиграть свою игру. А во-вторых, он всерьез начал побаиваться Ирину после той шутки, которую она с ним сыграла. ещё один день закончился сравнительно спокойно.
А ночью Большакову приснился сон.
Будто они вдвоем с Ириной живут в каком-то незнакомом заброшенном доме, причем по причине его заброшенности не столько живут, сколько обживают его. Притулившийся на склоне горы старый домик с полуразваленным крыльцом был плотно окружен деревьями. Из полутемных сеней они попадали сразу в главную и единственную жилую комнату. Вторая, в которую можно было проникнуть только через две расположенных на разных уровнях захламленных кладовки, была завалена всякими вещами, большей частью им не нужными. На стене в этой самой труднодоступной комнате висела фотография прежнего хозяина дома — большого красивого бородатого мужчины. Человек давно умер, умер не своей смертью. Он был то ли художником, то ли скульптором —в общем, человеком творческим. Дом словно хранил его дух до их прихода, был полон плодами его трудов, сам нес на себе отпечаток личности покойного хозяина.
В крышу дома, являвшуюся одновременно потолком главной комнаты, был врублен стеклянный фонарь, который ловил и направлял вниз своими наклонными стеклами лучи рассветного солнца. На полках вдоль стен, на многочисленных антресолях были расставлены запылившиеся и потускневшие от времени скульптуры, большие и маленькие, из дерева, глины и совсем неизвестных Илье материалов. Часто попадались автопортреты хозяина — всегда со скрещенными на груди руками или в какой-то иной «закрытой» позе, словно скульптор приказал своим творениям сохранить тайну его души.
Илье было неуютно в этом доме, он чувствовал себя пришельцем, временщиком, интервентом. Ирина, наоборот, принялась хлопотливо осваивать территорию, велела ему натаскать воды (водопровода в доме не было и в помине), протерла стол и стала сметать пыль со статуэток, освежая чужие творения и чужое жилище и словно придавая им какой-то новый, свой смысл.
Они приготовили еду на костре у дома, поели, а потом Ирина выбрала несколько статуй, красиво расставила их по комнате и устроила ему небольшую лекцию об искусстве. Позже, после пробуждения, Илья не смог вспомнить ни слова, но в его душе очень долго оставалось странное ощущение, как обыкновенный плохо обструганный кусок бревна, которому л ишь кое-где прорезанные борозды придавали сходство с человеческой фигурой, вдруг переставал быть для него чужим, становился осмысленными понятным. Он удивился Ирининому умению перевести этот непостижимый язык художественных образов на язык вполне понятных слов. Она вдруг предстала перед ним в каком-то новом качестве — Илья почувствовал, что на время ему предстоит превратиться в её ученика, побыть ведомым. Впечатление, что она обладает неким знанием, которому он ещё только должен научиться, долго не покидало его.
Какие-то символы и скульптуры так и остались для него чужими и неразгаданными. А другие показались знакомыми и без Ирининых объяснений. Такой была, например, маленькая статуэтка Сизифа, катящего свой камень. Впрочем, он понял, что это Сизиф, только прочитав надпись на основании статуэтки — настолько образ несчастного старика, который корячился, пытаясь поднять свой камень, не увязывался у него с героем греческой мифологии. Вначале он просто посочувствовал этому пожилому, но крепкому ещё человеку. Большой округлый камень достигал половины его роста. Пытаясь поднять его вверх по склону, старик забавно оттопырил зад, и вся его фигура выражала натугу, Сверхчеловеческое напряжение — и вызывала только жалость и смех... «Да, это же всё мы!» — подумал Илья. После прочтения надписи ему стало совсем грустно, не хотелось верить, что это буквально адское и так достоверно донесенное скульптором до его сознания усилие заранее обречено на провал. Смешно и жалко...
