он – чуть неразборчиво из-за полного рта. – Вы и были тем типчиком, который подкинул мне на стол бумажку – с указанием о покупке вещичек, якобы необходимых сотруднику «Ярополка». Что вам стоило это сделать? Никто бы и не вспомнил о вашем приходе – ведь так?
– Откуда вы знаете, что не вспомнил бы? – Вот теперь грузин воззрился на Давыденко с откровенным удивлением. – Скрябин показывал вам мое личное дело?
– Товарищ Скрябин ничего мне не показывал. А откуда я знаю… Да просто знаю, и все тут.
За последнее время такие приступы внезапного знания у Самсона участились, вот только он никак не мог решить: радоваться этому или наоборот?
– Это правда? – сурово спросил Валерьян Ильич. – Вы подстроили всё так, чтобы Самсона Ивановича обвинили в вашем преступлении?
– Конечно же, нет! – возмутился грузин.
– А вы думали – он скажет: да? – снова ухмыльнулся Самсон. – Он, видите ли, скумекал, что я прячусь тут, ну и пришел меня брать. Так всё было? – Он чуть опустил руку с пистолетом – заглянул Абашидзе в лицо.
– Неужели я пошел бы вас брать в одиночку? Мне что – жить надоело, что ли?
– Ну, и для чего тогда вы сюда приперлись – и табельное оружие на меня наставили?
Грузин явно понял: никакое его вранье принято к рассмотрению не будет. И со вздохом проговорил:
– Во-первых, я хотел получить от вас подтверждение, что Скрябину известно ваше местопребывание – то есть, что он укрывает беглого преступника.
– Письменное подтверждение? – съехидничал Самсон.
Но Абашидзе его будто и не услышал.
– Во-вторых, – продолжал он, – я хотел узнать от вас, что Скрябин думает обо всем этом деле. А, в-третьих, я собирался вам кое-что предложить. Собственно, на этом я и основывал свое во-первых и во-вторых. Надеялся, вы станете со мной сотрудничать, когда поймете, что у меня имеется.
– И ты, гнида, – задушевно произнес Самсон, – решил, что уговоришь меня продать товарища Скрябина? Думал, что я на твою сторону переметнусь? Я не знаю, что там у тебя есть, но половины зубов у тебя сейчас точно не будет!
Он бросил прямо на пол недоеденный бутерброд и сжал в кулак левую руку – свободную от пистолета. Но тут заговорил старик-вахтер:
– Может, Самсон Иванович, вы повремените зубы ему выбивать? Мне вот очень интересно послушать, что он скажет. А вам – разве нет?
Абашидзе глядел, не отводя глаз, даже не на пистолет – на здоровенный кулак Давыденко. И теперь поспешно произнес:
– Я не планировал требовать от вас предательства! Но мне нужно знать, что Скрябин собирается предпринять в отношении моей жены Веры. А предложить я вам хотел – полное снятие с вас всех обвинений. Я точно знаю, кто убил вокзального носильщика – Иевлева. Поскольку видел, кто положил на ваш стол тот злополучный список – где упоминались перчатки, в которых было совершено преступление. Причём субъект, который его положил – он заметил, что я за ним наблюдаю! Но, по счастью, даже в «Ярополке» я не у всех застреваю в памяти.
8
Тетеньку, которая встретила Скрябина и Кедрова у дверей детского дома, звали Зинаидой Игнатьевной. И в должности завхоза она состояла при детдоме с самого его основания. Так что для сотрудников НКВД она явила собой настоящий кладезь информации.
Зинаида Игнатьевна пригласила Скрябина и Кедрова войти, но повела не в актовый зал и не в столовую, пустовавшие по случаю летних каникул, а в свою собственную крохотную квартирку, расположенную в пристройке на первом этаже.
– Меня еще Иван Севостьянович здесь поселил, – с гордостью сказала женщина. – Это – мое собственное жилье!
На крохотной кухоньке она заварила для них крепкий чай и, не слушая их протестов, усадила за стол. И только после того, как они выпили по две чашки чаю с домашним клубничным пирогом, она принялась рассказывать.
В этот детский дом с самого начала отправляли настрадавшихся деток: тех, чьи родители угодили за решетку, а то и вовсе – были расстреляны. И покойный ныне директор, чтобы у его воспитанников не оставалось на всю жизнь клеймо, менял им всем фамилии при поступлении в детдом.
– Причем, – говорила добрейшая тетенька, подливая чаю Скрябину и Кедрову, – всегда поступал одинаково. Отпускал деток погулять по нашему парку, а потом спрашивал их, какая сказочная фигура им больше остальных приглянулась. И те, к примеру, кому понравились рыбак с золотой рыбкой в неводе, становились потом Рыбаковыми или Рыбкиными. Те, кому приглянулся Иван-Царевич на сером волке – Ивановыми или Волковыми. Кому Баба-Яга – такие тоже находились! – делались Бабиными или Бабкиными…
– Да, да, мы поняли, – в нетерпении перебил её Скрябин. – Но что же произошло с вашим архивом? Ведь в нем, надо полагать, сохранялись сведения о присвоении всех этих псевдонимов?
При этом его вопросе Зинаида Игнатьевна совсем уж пригорюнилась.
– В начале прошлого февраля, – проговорила она, – морозы стояли трескучие – да вы и сами помните, наверное. Мы и печи топили, и ставили кое-где буржуйки. Они еще со времен революции тут остались, когда дров на большие печи не хватало… А Иван Севостьянович – он частенько работал по вечерам в своей мастерской: вырезал из дерева новые статуи. Никто и не понял, когда именно начался пожар… Ну, а мастерская его находилась в том же самом флигеле, где располагался архив…
Скрябин представил себе это в деталях: как вспыхивают от печной искры сосновые стружки, как жарко пылают незавершенные скульптуры, как директор пытается их тушить – вместо того чтобы спасаться самому. И как потом пламя начинает свое гурманское пиршество в архиве – среди центнеров старой бумаги.
– Детки, что постарше, кинулись пожар тушить, – говорила между тем Зинаида Игнатьевна. – Да и пожарная команда прибыла – я её сразу же по телефону вызвала. Но даже тела Ивана Севостьяновича не нашли – всё в один ком спеклось.
– Следы поджога? – быстро спросил Скрябин.
– Да что вы! – тетенька даже руками на него замахала. – Кто бы стал нашего директора поджигать? Деткам он был – роднее, чем отец для многих из них. Как все на его похоронах плакали! – Она и сама, не удержавшись, снова всхлипнула. – И ведь хоронить-то нам пришлось гроб, куда мы одного пепла с того пожарища насыпали.
